Я пишу по возможности, урывками, — говорит Стеблов. — С одной стороны, пишу профессионально и увлеченно, но это не предмет моего заработка, и издатель не стоит у меня над душой. Так что могу позволить себе работать над книгой долго и тщательно, все детально обдумать, самому еще раз пережить события».
Актер Евгений Стеблов пишет автобиографическую прозу. В 1983 году в журнале «Октябрь» вышла его первая повесть «Возвращение к ненаписанному». В 1997-м была издана книга «Не я», затем — «Против кого дружите?» А недавно в журнале «Story» увидело свет новое документальное сочинение известного актера. Оно называется «После». Это воспоминания о недавно ушедшей из жизни жене Татьяне — ей автор обязан тридцатью восемью годами семейного счастья.
— Что вашу жену звали Татьяна, что фамилия ее была — Осипова, публика узнала только из опубликованной в журнале «Story» повести. Обычно бывает наборот: мало кому известные женщины пишут воспоминания о своих знаменитых покойных мужьях.
— Но Таня и при жизни не дала ни одного интервью обо мне. Мы не хотели выставлять свою личную жизнь напоказ. Таня была тяжелая сердечница, и незадолго до ее ухода из жизни (конечно, мы не знали, что через два с половиной месяца ее не станет) вот какой разговор у нас с ней состоялся. Мы садимся в машину (она водила машину, я никогда не водил), я ей говорю: «Знаешь, я так хочу написать о тебе!» Она говорит: «Сейчас не надо». И вдруг я сказал: «А после можно?» Она говорит: «После можно». Вот почему моя повесть о Тане называется «После». Ее сердце, и без того больное, было вконец изношено, и мы понимали, к чему дело идет. Мы даже вскользь говорили о том, что будет, когда я останусь без нее. Она умерла в 2010 году, и для меня самым важным стало написать воспоминания о ней. Я написал маленькую повесть и отдал в журнал «Story». Недавно я узнал, что главного редактора этого журнала, Владимира Чернова, уже, к сожалению, нет в живых. Но пока повесть готовилась к печати, мы с ним несколько раз по телефону разговаривали. Как у всякого редактора, у него были к автору вопросы, но в конце концов он сказал: «Вы меня убедили». Я ему благодарен, он в моей повести почти ничего не изменил.
— Повесть «После» — не первый ваш опыт в литературе. Вы время от времени что-нибудь пишете и издаете. При этом остаетесь актером, режиссером, педагогом и вроде бы не можете пожаловаться на невостребованность. Тогда чем продиктована ваша тяга к писательству?
— Я вполне удовлетворен степенью моей занятости в театре и кино. Но как-то все время у меня это шло параллельно — актерство и писательство. Еще когда учился в школе, я иногда писал очень удачные, чаще всего смешные сочинения, которые педагоги потом показывали друг другу. Более того, когда после школы я решил поступать в театральный институт, мои родители, видя мою склонность к литературе, говорили мне: «Может, все-таки на филологический?» Они понимали, что актерская профессия достаточно рискованная. Но я был тогда бесповоротно нацелен на театральный вуз и поступил в Щукинское.
— Это там вы познакомились с Никитой Михалковым?
— Нет, познакомились мы раньше — в молодежной студии при Театре Станиславского, которую посещали, еще будучи старшеклассниками. А подружились в Щукинском. И дружим до сих пор. Нас многое связывает. Даже наши предки были знакомы между собой. Это выяснилось случайно. В конце девяностых годов меня пригласили выступать в город Рыбинск. Я туда поехал, потому что мой прадед по папиной линии, Павел Павлович Стеблов, был действительный статский советник, служил директором двух рыбинских гимназий, возглавлял городскую думу. И вот я приехал в Рыбинск, провел там в городском театре встречу с интеллигенцией города. Потом мне показали гимназию, где мой прадед работал и где он храм домовой построил. Затем повели в краеведческий музей, и в нем я увидел фотографию: приезд в Ярославскую губернию великого князя Владимира Александровича. На этой фотографии — глава городской думы Павел Павлович Стеблов и предводитель рыбинского дворянства Сергей Владимирович Михалков, как оказалось, двоюродный дед Никиты и полный тезка его отца.
— Михалков снял вас в нескольких своих фильмах. Кроме того, есть немало картин, в том числе сделавшая вас обоих знаменитыми «Я шагаю по Москве», где вы снимались вместе. В какой мере ваша личная дружба обусловила ваш творческий союз?
— Наверное, в немалой. Но, знаете, я не верю ни в какие деловые отношения. Я верю в предназначение, в промысел Божий и стараюсь его увидеть среди той информации, которую Господь посылает. Например, с тем же Никитой мы молодежную студию Театра Станиславского посещали, но тогда совершенно не дружили. Потом мы встретились с ним на картине «Я шагаю по Москве». С того времени я начал бывать в доме Михалковых и как-то однажды пригласил Никиту к себе в коммунальную квартиру, ему это было тогда интересно. Отголоски его впечатлений от нашей коммуналки я спустя годы увидел в снятых им «Пяти вечерах». А потом у нас с ним была совместная картина «Перекличка». И вот с нее-то началась, наверное, самая большая дружба в моей жизни. Мы очень сблизились. Я начал показывать Никите плоды своих литературных занятий, и он мне стал внушать: «Ты должен писать». Мы потом вместе с ним написали приключенческий сценарий под названием «Барьер», в основу которого была положена реальная история его родного дяди, побывавшего в немецком плену. Но к тому времени Хрущева уже отстранили от власти и лагерная тематика стала нежелательной. Мы поняли, что наш сценарий нереализуем. А где-то в середине семидесятых Никита начал снимать «Неоконченную пьесу для механического пианино», где я должен был играть Трилецкого. Я в тот момент уже был занят в двух картинах — играл одну из главных ролей у Фрунзе Довлатяна на «Армянфильме» и снимался в советско-чехословацкой картине по сказке Андерсена. В те времена это казалось очень привлекательным — съемки за границей. Так вот, я поехал в Чехословакию и попал там в чудовищную автомобильную катастрофу. Перенес три операции: две в Праге, а через год еще одну у нас в ЦИТО. Никита поначалу ждал меня из Праги, звонил туда несколько раз. Я обещал скоро приехать. Но когда мне вторую операцию назначили, я понял, что ничего не получается. Никита пробовал разных артистов на роль Трилецкого, пока я ему не сказал: «Играй сам. Конечно, ты по-другому сыграешь, но все равно ты точнее, чем кто бы то ни было, чувствуешь эту роль». Так и произошло — Никита сам сыграл Трилецкого.
— Вам было бы интересно писать для кино?
— Я и писал. Причем к этому тоже оказался причастен Никита. Как-то я ему прочитал один своей рассказ. А он к тому времени уже ушел из Щукинского училища, перешел во ВГИК на режиссерский. По просьбе Никиты я переделал рассказ в сценарий, и он начал снимать. Это была его курсовая работа и дипломный фильм ныне известного оператора Игоря Клебанова. Называлась картина «А я уезжаю домой». В ней главные роли играли Сережа Никоненко и Татьяна Конюхова. А еще там снялся непрофессионал — машинист портового крана, по виду нечто среднее между Борисом Андреевым и Альберто Сорди. Между прочим, у него замечательная роль получилась. Когда я посмотрел отснятый материал, я даже заплакал, так меня это проняло. Возможно, это одна из лучших картин Никиты. Она достаточно большая — пять частей, пятьдесят минут. Я ее с тех пор не видел.
— Ваш литературный дебют едва ли можно сравнить с литературным дебютом автора, пришедшего в редакцию журнала, что называется, с улицы. Примерно в то же время начал публиковать свои повести и Валерий Золотухин. Актерская известность помогала напечататься?
— Мне — нет. Свою первую повесть «Возвращение к ненаписанному» я принес в журнал «Юность», и один из членов редколлегии этого журнала, маститый детский писатель, сказал мне: «Наберитесь терпения. Десять лет ждать первой публикации — это нормально». Мои друзья были знакомы с Юрием Трифоновым, и они дали ему почитать мою рукопись. Через некоторое время я, весь трепеща, набрал заветный номер и услышал: «Извините, я сейчас не могу говорить, я вам перезвоню через полчаса». Я подумал, что это отговорка: ему моя повесть просто не понравилась, и он не хочет разговаривать о ней. Но через полчаса Юрий Валентинович действительно перезвонил и сказал: «По-моему, у вас есть космизм. Кроме того, вы человек, который способен правдиво написать о театре. Вот у меня, например, — он , вероятно, имел в виду свою повесть «Долгое прощание» — это не получилось». Как бы то ни было, журнал «Юность» отверг мою повесть. Тогда я отнес ее в журнал «Октябрь», где она вскоре и увидела свет. Потом эта повесть была опубликована в Чехословакии, в журнале «Славянские погляды». Мне предложили вступить в Союз писателей, но я не решился. К тому же я был уже членом двух творческих союзов — ВТО (ныне СТД) и Союза кинематографистов.
— Я не ошибусь, если предположу: вы пишете от руки?
— Не ошибетесь. Дело в том, что моя бабушка, папина мама, была учителем русского языка. И еще с младших классов она меня замучила диктантами. Вообще, надо сказать, я был грамотным мальчиком, учился хорошо. Но она меня настолько замучила, что у меня ум за разум зашел, и я стал ошибки делать. Теперь, когда я пишу какое-нибудь заявление, я ошибок не делаю, но едва принимаюсь за литературное произведение, как с моим правописанием начинает твориться бог знает что. Стыдно признаться, но во избежание грамматических ошибок я последнюю вещь надиктовал одному знакомому журналисту. А когда писал книжку «Против кого дружите?», я диктовал моей жене. Так что у меня с этим делом плохо.
— Вы быстро пишете?
— Я пишу медленно, но очень лаконично. А читается это легко, потому что я пишу по музыке.
— Что значит — по музыке?
— Ну, стараюсь, чтобы фраза звучала музыкально. Одна такая фраза в повести «После» по каким-то причинам исчезла куда-то, я это заметил, когда журнал уже вышел в свет. В том фрагменте, где сообщалось, что у Танюши от рождения было больное сердце, и родители даже не очень надеялись, что она выйдет замуж, я написал: «А замуж — это, скорее всего, удел младшей сестры Наташи по классу фортепьяно». Наташа — преподаватель музыки. Но, вероятно, один из редакторов вычеркнул «по классу фортепьяно» — и фраза стала прямолинейной, плоской. А вообще у этой повести есть свои благодарные читатели. Я до недавнего времени вел курс в РАТИ-ГИТИСе. Куратором этого курса была Светлана Алексеевна Леонтьева. Она с уважением и теплотой ко мне относилась. Прочитав мою повесть, Светлана Алексеевна мне позвонила: «Евгений Юрьевич, тут ни одного слова нельзя выкинуть». А мой друг Василий Борисович Ливанов, узнав, что повесть вышла, спросил: «Когда дашь почитать?» Мы в одном доме живем, и я отнес ему журнал. Он прочитал и звонит через день: «Жень, ты очень точную форму нашел. Это молитва». Верующий человек, он почувствовал в том, что я написал, религиозное отношение к памяти моей Тани, которую знал и любил.
— Известен случай, когда Павел Хомский, приступая в Театре Моссовета к постановке спектакля по «Братьям Карамазовым», предложил вам на выбор две роли — Смердякова и Алеши. Первая для актера более выигрышна, но вы решительно выбрали вторую, объяснив это так: «Для меня жизнь важнее театра. Я не берусь за работы, с которыми я нравственно не согласен». Такая позиция обусловлена вашей религиозностью?
— Я думаю, что это идет от моей природы. Я не сразу понял, что я верующий, но я таким рожден. Таким меня Господь через родителей создал. Помню, как я, будучи школьником, посещал Троице-Сергиеву Лавру. Я тогда еще был весь в бездумном атеизме, даже спорил с какой-то пожилой женщиной у входа в семинарию. А потом постепенно я пришел к вере в Бога, поскольку мне суждено было к ней прийти. Мы крестились с Танюшей в тридцать три года. Крестились, можно сказать, тайно, потому что в те времена это не поощрялось. Если же вспоминать тот случай, когда я выбирал между ролями Смердякова и Алеши Карамазова… Понимаете, есть такое понятие — «различение духов». Дух ведь разный бывает. Есть светлый дух, есть темный. Я стараюсь с темным духом себя не связывать. Конечно, полностью себя от него не отгородишь, но я стараюсь. Да, Смердяков — более выигрышная роль. Алеша же — невыигрышная. И более сложная для исполнения. Но я понимал, что для моей души будет важнее заниматься Алешей, а не Смердяковым. И я свой выбор осуществил. Недавно мне предлагали роль в сериале за очень хорошие деньги. Надо было сыграть человека, который во время фашистской оккупации в расстрелах участвовал, а сегодня он директор краеведческого музея, и о его прошлом никто не знает. Я прочитал сценарий и сказал «нет». Вроде и деньги нужны, но… Не хочу я это трогать, не хочу. Ни за какие деньги.
— В Википедии про вас написано: «Профессия — актер. Направление — романтизм». Вы себя ощущаете романтическим актером?
— Никогда не думал об этом и так не формулировал.
— На мой взгляд, вы актер широкого диапазона, склонный к острой характерности.
— Имея за плечами пятидесятилетний опыт творческой деятельности, я могу без ложной скромности сказать, что я талантливый артист, талантливый человек. Есть одаренные люди, есть талантливые и есть гениальные. Чем талантливый человек отличается от просто одаренного? Тем, что помимо природной расположенности к музыке, литературе или, скажем, лицедейству, он обладает еще и способностью к саморазвитию. У меня это всегда присутствовало. Я всегда был неудовлетворен даже успехами своими. Я всегда думал: а что дальше, в какую сторону мне двигаться внутренне? Гений же — это человек, который открывает в искусстве новые пространства. Сейчас много самозванства. Все себя называют великими. Это смешно. Мне как-то на одной тусовке, уже в постсоветское время, Мария Владимировна Миронова сказала: «Знаете, Женя, сейчас все — великие, и меня тоже стали великой называть. Обидно: помрешь, будут называть великой, а оттуда-то ответить не сможешь». Для человека, который из себя что-то представляет, это даже унизительно — называться великим. Не наше дело судить, кто мы такие. Есть чины. Я народный артист России. Хотя, конечно, не только артист. У меня несколько ипостасей. Я еще и театральный режиссер — несколько спектаклей поставил. И еще педагог — как профессор РАТИ— ГИТИСа выпустил курс в 2009 году. А еще я пишущий человек. В целом же, мне абсолютно неважно, играю я в театре, снимаюсь или пишу. Самое главное для меня — мой внутренний религиозный процесс. А все остальное придет, я знаю. Говорят, что артист должен быть все время в тренаже, в работе. Я так не считаю. Работа работе рознь. Если ты без продыху играешь, но никакого творческого развития нет, то что в этом хорошего? Главное — внутреннее развитие, познание мира через себя. Поскольку я человек лирического толка, то я так и живу.
