Два штурмовика Ил-25 времен Великой Отечественной войны, поднятые со дня Керченского пролива, на днях были доставлены в Геленджик. Их отреставрируют, и уже точно известно, что один станет памятником в местном парке им. 70-летия Победы. Море отдает людям свои тайны, возвращает историю.
В Керченском проливе сейчас идут масштабные работы по строительству моста, и потревожены такие морские глубины, которые точно еще многое смогут рассказать. В том числе об истории, публикацию которой мы сегодня начинаем. Этот материал специально для нашей газеты подготовил знаменитый писатель Владимир Рунов.
В летописи отечественного Военно-морского флота (ВМС) это грустное определение – «черное горе» – выпало на середину осени 1943 года, отмеченной, однако, победительным наступлением советских войск на Таманском полуострове.
Более того, катастрофу долгое время замалчивали. Не то чтобы не хотели рассказывать, скорее, не было желания даже вспоминать, хотя в тот день в одном месте и в течение нескольких часов погибли три лучших корабля Черноморского флота: лидер эсминцев «Харьков», эскадренные миноносцы «Беспощадный» и «Способный».
Командующий ВМС, Адмирал Флота Советского Союза Николай Кузнецов в своих обширных воспоминаниях упомянул об этой трагедии почти вскользь, кратко заметив, что «на войне потери неизбежны…»
Кстати, о потерях. Мы, привыкшие к восторженным реляциям, как-то не очень сильно задумываемся: «А какую цену флот заплатил за боевые действия на Черном море в период Великой Отечественной войны?»
Ныне, пожалуй, только очень дотошные исследователи могут назвать точную цифру, но она, скорее всего, будет крутиться возле полутысячи единиц, если за строевой корабль брать и десантные боты. Что касается настоящих боевых единиц, то только подводники потеряли 32 субмарины. В числе самых существенных наших военных «убытков» находится и крейсер «Червона Украина», который до войны посетил Сталин, тем самым подтвердив его флагманскую роль.
На этом корабле начинал служить и легендарный советский моряк Николай Герасимович Кузнецов, и еще десятки других замечательных командиров и флотоводцев, которые всегда с удовольствием вспоминали свою флотскую молодость, особенно походы с первыми дружескими визитами черноморских ВМФ за границу и посещение флагмана высшими руководителями государства, в том числе и не раз наркомом обороны Климом Ворошиловым.
Через шесть лет после начала морской службы Кузнецов стал командиром «Червоной Украины». Это он принимал «дорогого Иосифа Виссарионовича», вместе с руководителем советской тяжелой индустрии Серго Орджоникидзе, немало сделавшим для советского военного судостроения. Вождь тогда сделал запись в корабельном журнале: «Был на крейсере «Червона Украина». Присутствовал на вечере самодеятельности… Замечательные люди, смелые культурные товарищи, готовые на все ради нашего общего дела…»
Флагман этот, как и положено, обладал очень серьезным потенциалом, включая башеную артиллерию и минно-торпедное вооружение, имея на борту даже гидросамолет. По тем временам это было весьма круто, но воевать нашему лучшему кораблю пришлось недолго. 8 ноября 1941 года он открыл залповый огонь по наступающей на Севастополь немецкой пехоте, а через 4 дня прямо у причалов Графской пристани попал под бомбежку и получил два очень серьезных разрушения, с гибелью многих членов экипажа. На следующий день с большущими потугами его оттащили в Южную бухту, где он вскоре и затонул. Поднимали «Червону Украину», или то, что от нее осталось, уже после войны…
Другая существенная потеря пришлась на 2 июля 1942 года, причем прямо «среди бела дня». В тот день произошел самый страшный авианалет на Новороссийск. Семь десятков германских пикирующих бомбардировщиков с исступленным воем обрушили на Цемескую бухту сотни тяжелых бомб, где скопилось немало разных судов, военных, гражданских. Четыре угодили в лидер «Ташкент», который ночью пришел из осажденного Севастополя, имея на борту разрезанную на обгоревшие куски «Севастопольскую панораму». Великое произведение Рубо спасали, когда здание уже пылало.
Корабль вывез и группу военных писателей, среди которых находилось два очень известных: Евгений Петров и Аркадий Первенцев. До вечера того же дня они успели добраться до Краснодара, а оттуда в ночь вылетели в Москву. Однако счастливое спасение оказалось без продолжения. Над Ростовской областью пилоты на мгновение потеряли ориентир и Ли-2 коснулся крылом мелового откоса. Погибли все, кроме Первенцева, который, словно в награду от судьбы, проживет еще долго-долго. Бывая в городе своей молодости Тихорецке и встречаясь с читателями, он не скрывал слез, когда вспоминал свое чудесное спасение при переходе из Севастополя и полете, увы, только до Матвеева кургана, где все и произошло.
Но более всех не повезло экипажу «Ташкента», который под непрерывными атаками «люфтваффе», расстреляв весь боезапас, сумел довести корабль до Новороссийска, пришвартовать его у стенки и через несколько часов с огромной пробоиной рухнуть на мелководье, оставив на поверхности лишь рубку и мачты.
В тот день, кроме «Ташкента», в Цемесской бухте погибли лидер «Бдительный», санитарный транспорт «Украина», большой спасательный буксир и несколько катеров. С десяток кораблей были серьезно повреждены. Ни до, ни после таких налетов Новороссийск больше не испытывал, поскольку бухта опустела, корабли перегнали в Туапсе и Поти, вослед густо минируя коммуникации. Причем до такой степени густо, что вплоть до 1956 года по Черному морю любым судам запрещалось ночное плавание, и последняя рогатая мина всплыла на траверсе Новороссийска летом 1965 года. На моих глазах из спаренного пулемета ее расстрелял пограничный катер. Зрелище было для богов, всплеск поднялся к небесам…
* * *
Гитлер посчитал, что вводить в Черное море свои корабли, тем более крупные, нецелесообразно. Во-первых, театр действий сравнительно небольшой, во-вторых, базы, что в Болгарии, что в Румынии, маломощны, разнести их в прах большого труда не представляет. А вот аэродромов вокруг Черного моря немец натыкал бессчетно. Оттуда стервятники «на охоту» как раз и летали. Увы, нередко весьма успешно…
В результате из крупных кораблей мы потеряли крейсер, 11 эсминцев и три лидера миноносцев. Прежде всего упомянутый мною «Ташкент», по представлениям того времени суперсовершенный корабль итальянской постройки, очень скоростной. В минуты опасности, при длине 140 метров и водоизмещением почти 5 тысяч тонн, он в состоянии был развивать скорость свыше 43 узлов. Это почти 75 км в час. Представляете, как выглядит такая махина, да при такой стремительности! Итальянцы окрестили его «Поющий фрегат» за неповторимый звуковой резонанс при максимальных оборотах. У нас же за характерную окраску он получил название «Голубой крейсер»…
Другой невосполнимой жертвой стал лидер «Москва», который «прожил» на море очень мало – три года, а после начала войны так и вообще ничего, всего четыре дня. Он подорвался на донной мине в районе Констанцы и от мощного взрыва разломился пополам. Есть и другая версия, что якобы его торпедировала советская подводная лодка Щ-206. Называют даже имя командира «Щуки», капитан-лейтенанта Каракай. Вроде бы он не знал о той операции и принял наши корабли за румынские.
Румыны, кстати, подобрали из воды большую часть советского экипажа, в том числе и командира «Москвы» Алексея Тухова. Он впоследствии бежал из плена, попал к партизанам, отважно воевал и погиб в бою незадолго до освобождения Одессы. Какой прекрасный сюжет для создания художественного телесериала, тем более что лет пять назад останки «Москвы» обнаружены неподалеку от Констанцы, на глубине 45 метров. Сейчас говорят, их собираются поднять, чтоб попытаться понять, что все-таки произошло.
Последней потерей из кораблей этого класса стал «Харьков», затонувший 6 октября 1943 года, что и считается самым черным днем в истории Черноморского флота периода войны. Почему? Да потому, что рядом с лидером «Харьков», ровесником и почти копией «Москвы», с разницей в один час, один за другим погибли еще два, причем лучшие черноморские эсминцы – «Беспощадный» и «Способный», унося в бездну несколько сотен моряков.
Это был ощутимый удар по той эйфории, что охватила штабы фронта и командование флота после освобождения Новороссийска (16 сентября 1943 года) и стремительного изгона немца с Таманского полуострова.
Вообще, надо представить себе то время и обстановку на Северо-Кавказском фронте, когда Москва чуть не каждую неделю салютовала его победам. Через семь дней после Новороссийска очищена станица Варениковская, очень важный и сильно укрепленный штабной узел немцев, откуда и шла основная координация действий гитлеровских войск.
Противник наконец о своей незавидной судьбе все понял и стал поспешно уводить войска через Керченский пролив, спасая таманскую группировку от полного разгрома. Генералы вермахта убедили Гитлера, что в ином случае уничтожение всего живого и сущего – это вопрос нескольких суток…
Северо-Кавказским фронтом тогда командовал генерал-полковник Иван Ефимович Петров, один из самых вдумчивых и рассудочных советских полководцев. Он ничего не делал поспешно, и прежде чем принять окончательное решение, старался сам побывать в войсках, лично осмотреть полосу будущего наступления, поговорить с полевыми командирами, а иногда и солдатами. Так было и на Тамани, где на открытом юрком «виллисе» он изъездил передовые полки вдоль и поперек. А ночью в блиндаже, склонившись над картой, обдумывал план форсирования Керченского пролива, приходя к выводу, что десантная операция должна проходить по максимально широкому фронту, чтобы растащить боевые порядки противника, сделать его оборону тонкой и прозрачной, дабы пробить с ходу, с первого удара.
Единственный, с кем Петров в подробностях обсуждал задуманное, был генерал Ласкин, начальник штаба фронта, да может быть еще генерал Трусов, начальник разведки. Тому было поручено добыть максимально полные данные о силах противника в Крыму, о состоянии его оборонительных сооружений, глубине обороны, резервах, а главное – о возможностях маневра в случае успешного прорыва советского десанта на отдельных участках.
Флоту в предстоящей операции отводилась очень ответственная роль, и не только как средству доставки десанта, но и как основному ресурсу артиллерийской поддержки. Тогда из моряков на особом счету были две самые заметные фигуры: командующий Черноморским флотом адмирал Владимирский и совсем молодой (33 года) контр-адмирал Горшков, во время войны командир Азовской флотилии.
В ходе своей замечательной жизни Сергей Георгиевич Горшков сделал редчайшую по успешности карьеру. Мало того, что всегда ходил во фронтовых друзьях Брежнева, он стал третьим по счету (и последним) Адмиралом Флота Советского Союза. На протяжении 30 лет занимал пост Главнокомандующего ВМФ, был дважды Героем Советского Союза и даже лауреатом Ленинской премии.
Да и было за что! Сергей Георгиевич считается прародителем советского атомного подводного флота, который сегодня так беспокоит оголтелых. Но это потом, а в период подготовки Крымских десантов он до хрипа спорит по поводу добычи плавсредств. Вот чего остро не хватает, поскольку только в первые часы на крымский плацдарм предстояло перебросить более десяти тысяч бойцов, с вооружением, артиллерией и даже танками. Но все-таки главной морской фигурой в ту пору считался вице-адмирал Владимирский, опытный флотоводец, один из организаторов обороны Одессы и Севастополя…
* * *
Лев Анатольевич Владимирский, в отличие от многих советских адмиралов, родился недалече от моря, в городе Гурьеве, что находится рядом с Каспием. Надев тельняшку 19 лет от роду, он не снимал ее всю жизнь и первые командирские навыки приобрел как раз на той самой «Червоной Украине». Более того, впоследствии бывал командиром лидеров «Москва» и «Харьков», что вошли в число самых крупных потерь флота.
Вот и не верь после этого в мистику! Хотя первую половину своей личной войны вице-адмирал Владимирский прошел с доблестью и умением через тяжелые испытания, включая оборону Одессы и Севастополя, Керченско-Феодосийскую десантную операцию. Именно с учетом этих доводов в апреле 1943 года он, без всяких сомнений со стороны Верховного, назначается командующим Черноморским флотом с надеждой, что именно он, боевой флотоводец, обеспечит успешное участие флота в Новороссийско-Таманской наступательной операции. Так длилось до октября 1943 года, отмеченного для Владимирского большими орденами и званиями. Но в марте следующего года он был отстранен от командования, понижен до контр-адмирала и некоторое время даже ожидал ареста.
В вину ему вменялось неудачное планирование и проведение набеговой операции как раз силами тех самых погибших кораблей на побережье в районе Ялты. Сейчас трудно утверждать, кому конкретно принадлежала та идея, поскольку перед главным броском в Крым на кубанской стороне скопилось большое количество всякого начальства: сухопутного, авиационного и морского. Прибыли даже два маршала – Тимошенко, Ворошилов, и командующий ВМФ Кузнецов. Все со своими идеями, часто диаметрально противоположными.
Петров, командующий фронтом, радирует в Ставку, что «на Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных». Замечательно, у всех по этому поводу невероятный подъем! Еще немного, и загорится-загудит земля полуострова, где немец лихорадочно окапывается, что со стороны Керчи, что с Перекопа, погружая по стволы в грунт танки и рассредоточивая по фронту крепостную артиллерию.
Знаменитый писатель-фронтовик Герой Советского Союза Владимир Карпов, знавший Петрова еще по довоенным курсантским временам в Ташкенте и написавший впоследствии о нем восторженную книгу под названием «Полководец», вспоминает, что в 80-е годы он жил в Москве, по соседству с генералом Гладковым. Карпов на Колхозной площади, а Гладков возле Рижского вокзала. Немало встречались, особенно на вечерних прогулках, тем более что на склоне лет Гладков тоже увлекся писательством и даже посещал литературное объединение при Центральном доме Советской Армии. Так что беседы те нередко превращались в поток воспоминаний. Особенно со стороны Гладкова, на которого при подготовке Крымского десанта и пал выбор Командующего фронта:
– Кто пойдет первым?..
– Я тогда только-только принял дивизию, еще не отойдя от впечатлений отчаянного прорыва в Новороссийский порт, а тут новая вводная, причем в разгар жестоких боев за Гостагаевскую и Благовещенскую. Петров заранее просчитывал бросок в Крым, но меня предупредил, чтобы я держал язык за зубами, – вспоминал Гладков, ставший впоследствии одним из главных героев Керченской десантной операции. Однако разговор его с Петровым шел 25 сентября, то есть за десяток дней до описываемой трагедии.
– Мы немца скоро слегка пощупаем со стороны открытого моря. Посмотрим, на что он способен, – говорил Петров, пожимая на прощание руку комдиву, очевидно, имея в виду ту самую набеговую операцию, о которой впоследствии Кузнецов, нарком ВМФ, написал весьма лаконично:
«5 октября 1943 года адмирал Владимирский поставил перед эскадрой задачу силами 1-го дивизиона эсминцев во взаимодействии с торпедными катерами и авиацией флота в ночь на 6 октября произвести набег на морские коммуникации противника у южного побережья Крыма и обстрелять порты Феодосии и Ялты, где разведка обнаружила большое скопление плавсредств. Для прикрытия кораблей выделялись все имевшиеся в наличии истребители дальнего действия…»
Вот тут возникает первый просчет, объясняемый исключительно эйфорией от ощущения, что на Кубани мы перемололи бóльшую часть гитлеровской авиации и в знаменитом воздушном сражении, по сути, «переломили хребет» непобедимому доселе люфтваффе.
Переломить-то переломили, но какой ценой? Даже если взять весьма завышенные победы с обеих сторон (по 1300 самолетов. Это больше, чем имелось в наличии), все равно и наши потери привели к весьма существенному ослаблению частей и соединений советских ВВС. Так что к началу операции в Крыму авиация Советской Армии уже не имела на Северо-Кавказском фронте столько возможностей, как весной 1943 года, когда на Кубань по приказу Ставки были переброшены две полносоставные воздушные армии.
Тем более что в июне часть самолетов была перенацелена на Центральные фронты. Начиналось Курское сражение. Надо бы добавить, что бомбардировочной авиации у нас всегда не хватало, особенно на юге. И это против армад бомбовозов, что противник изначально планировал на борьбу с Черноморским флотом. Тем более к тому времени мы уже имели горький опыт корабельных потерь, главным образом по этой причине.
Когда в ночь выхода отряда из Туапсе командиров кораблей инструктировал лично Владимирский, он подчеркнул, что операцию будут прикрывать истребители флота, но не сказал, что их будет всего восемь. Восемь против десятков немецких, которые в любую минуту были готовы подняться с хорошо оборудованных авиабаз в Крыму, Одессе, Молдавии, Румынии и даже Болгарии…
* * *
Ордер, в число которого вошли несколько торпедных катеров, возглавил капитан 2-го ранга Негода, что держал свой брейд-вымпел на «Беспощадном». Казалось, что вышли скрытно, тем более что море сильно штормило, но немцы еще задолго до входа наших в зону их контроля обнаружили движение отряда и стали принимать меры. Сначала «рама» (воздушный разведчик) сбросил осветительные бомбы, что заставило корабли маневрировать, хотя потом выяснилось, что береговая радиолокация врага внимательно отслеживала все наши «хитрости».
На траверсе Феодосии в атакующем режиме вдруг появились несколько вражеских торпедных катеров, и Негода решил отказаться от обстрела Феодосии и ограничиться только бомбардировкой Ялты, куда и направил «Харьков». Понимая, что эффект внезапности упущен, он повернул «Беспощадного» и «Способного» на юг, где эсминцы орудийным огнем стали разгонять вражеские катера, пускавшие несколько торпед, по счастью, все мимо. Одного, самого наглого, «немца» даже утопили.
А «Харьков» тем временем с дистанции 75 кабельтовых (примерно 14 километров) стал обстреливать Ялту. Бил без всякой корректировки, по принципу «в белый свет, как в копеечку», но зато очень интенсивно. За 16 минут выпустил более сотни 130 мм осколочно-фугасных снарядов. Немецкие береговые батареи для вида смолкли, и наш лидер с ощущением исполненного долга пошел вдоль берега, послав еще три десятка снарядов по Алуште, по той же причине все с большим перелетом. В итоге не уничтожил ни одного немца…
В 7 часов 15 минут «Харьков» присоединился к эсминцам, и отряд в полном составе лег на обратный курс. И вот тут сложились те обстоятельства, которые и определили развитие сюжета в полномасштабную трагедию.
Когда-то нам, молодым лейтенантам Буйнакской артиллерийской бригады, командир дивизиона 122 мм гаубиц, незабвенный Леонид Тихонович Яманов, объяснял, что такое лишняя минута на фронте:
– Если быстро умеешь делать расчеты, то хоть за мгновение, но откроешь огонь первым. Упустишь время – получишь проблемы, включая гибель техники и потери личного состава…
Вот это примерно и произошло с ордером Негоды. Он понимал, что операция, в принципе, не получилась и поэтому дал команду на «полных парусах» уходить в сторону Новороссийска, тем паче что на заоблачной высоте все время крутилась проклятущая «рама», все высматривала- вынюхивала. Но в какой-то момент ее подловили и сбили истребители прикрытия. Немецкие летчики выпрыгнули, и эта удача подтолкнула к искушению пленить их. Пришлось задержаться минут на 20. Вот это как раз и оказались те минуты, о которых нас, юных и необстрелянных, предупреждал Яманов. Он вообще с любых позиций (закрытых, открытых) стрелял по ботиночному шнурку с узелками. Всякие учения комбриг, полковник Амбул, заканчивал ямановскими выступлениями, когда уже второй снаряд накрывал цель. И все по тому же шнурку, с помощью которого Яманов делил «вилку» пополам. Артиллеристы понимают, что это такое, а несведущим объяснять долго.
Увы, не оказалось в том ордере такого подполковника, как Яманов, и пока радовались, выволакивая в шлюпку, а потом на борт мокрых и перепуганных немцев, от румынских берегов подоспела волна из восьми пикирующих Ю-87. Один истребитель прикрытия сбили с ходу, но другим удалось угодить в «Харьков» тремя 250-килограммовыми бомбами.
Разрушения были тяжкие, но самое главное – лидер потерял ход. Дальше ошибки только множились. Говорят, что Кузнецов, узнав о положении «Харькова», отдал приказ экипаж снять, а корабль затопить.
Борьба за живучесть корабля – это тот крест, который несут моряки всех поколений, нередко до самого конца корабельной жизни (своей часто тоже). Иногда это «действо» превращается в трагический абсурд, как, например, при взрыве линкора «Новороссийска» в Севастопольской бухте, в ночь на 29 октября 1955 года. Вместо того чтобы спасать людей, по приказу командующего флотом Пархоменко начались бессмысленные метания вокруг спасения огромного линкора, в результате чего тот перевернулся и ушел на дно, забрав жизни 829 человек.
Тайну этой трагедии для страны долгое время удавалось хранить. Пархоменко отделался легким испугом. Его сняли с должности, на одну звезду понизили в звании. Но через год он уже «всплыл» во Владивостоке, в должности 1-го заместителя Командующего Тихоокеанским флотом, а через пару лет опять возвысился до вице-адмирала. Кстати, в благополучии и здравии прожил дольше всех наших отечественных флотоводцев, аж до 92 лет. И что еще более удивительно, именно Виктор Пархоменко был командиром «Беспощадного». Правда, накануне трагедии его сменили на Григория Негоду.
Вот почему во флотских традициях «железо» всегда ставят впереди людей и Негода, хорошо зная об этом, тихо проигнорировал команду Кузнецова. Вроде как не понял? Потом объяснял, что немцы выходили на его радиоволну с неким подобным предложением. В результате он снова теряет время и приказывает взять аварийный лидер на буксир, причем кормой вперед.
Взять-то взяли да поползли в сторону «дома» «цугом» с большущим скрипом, что плакать хотелось – всего 4 узла. А тут подоспела следующая волна пикировщиков, и хотя в район боя были брошены все наличествующие у генерала Петрова истребители (9 штук), но, скованные «мессершмиттами», отбить атаки на корабли они не смогли.
На этот раз под сильный удар попал «Беспощадный», который сражался, раскалив оружейные стволы до свечения. Какое-то время «Способный», отбивая атаки, тащил поочередно оба обездвиженных корабля, но, когда под прикрытием дюжины «мессеров» налетела еще двадцатка «юнкерсов», «Беспощадный», получив в корму, где находился арсенал глубинных бомб четыре прямых попадания, затонул мгновенно.
«Харьков», представляя собой груду пылающего железа, продолжал грохотать ответным огнем. Уже полузатопленный, с большим креном на правый борт, со сдвинутой машинной плитой и разбитой турбиной, он вел огонь вплоть до того, как медленно, словно нехотя, стал уходить под воду, вспучив поверхность глухим взрывом котлов.
«Способный» пытался спасать людей, барахтавшихся в воде, но «немец», словно на учениях, выстроившись в цепочку, со злорадным воем пикировал на умирающий корабль, видя агонию и все его попытки помочь погибающим. «Юнкерсы» еще долго кружили над пенным пятном, оставшимся на месте затонувшего «Способного» и корабельных обломков, за которые цеплялись немногие оставшиеся в живых. Негода оказался среди них…
* * *
Существует версия, что Сталин, узнав в подробностях, как проистекали события возле Ялты 6 октября 1943 года, сам решил разобраться с главным виновником, Григорием Пудовичем Негодой, с которого прямо в госпитале сняли погоны и нашивки, а потом определили и под арест. А там, глядишь, и до трибунала рукой подать…
Когда уголовное дело уже раскручивалось, куда, помимо Негоды, включили и адмирала Владимирского, вдруг якобы поступило приказное сообщение Негоду доставить в кремлевский кабинет вождя. Прямо скажем, случай более чем. Рассказывают даже детали, как Негода летел самолетом, правда, уже под конвоем (все-таки арестант!), как Поскребышев заводил его в кабинет вождя, как тот негромко расспрашивал о случившемся и, наконец, сказал упоительно:
– Идите, товарищ Негода!
Думаю, что это выдумки и досужие разговоры. Будучи человеком весьма дотошным, я внимательно изучил страницы журналов записей лиц, побывавших на приеме у Сталина в его кремлевском кабинете. Общеизвестно, что из не входящих в «ближний круг», он никогда и никого не принимал на Кунцевской даче. Значит, разговор такой возможен был только в Кремле…
Ну не было там Негоды – ни в октябре, ни в ноябре, ни в декабре 1943 года, и вообще никогда. Более того, к обсуждению темы гибели кораблей Сталин если и вернулся, то только 2 марта 1944 года, поскольку в его кремлевский кабинет были приглашены Главнокомандующий ВМФ адмирал Кузнецов, начальник политуправления ВМФ и одновременно член Военного Совета Черноморского флота, генерал-полковник Рогов и генерал Гаврилов, начальник службы связи Наркомата ВМФ. Это трио дополнил некий товарищ Горшенин. Все они вошли одновременно, в 23 часа 40 минут. Разговор шел в присутствии членов политбюро: Молотова, Микояна, Маленкова, Ворошилова, Жданова и Щербакова, которые вошли тоже в 23 часа 40 минут, но оставались со Сталиным на полчаса дольше, поскольку сама беседа с участием Кузнецова, Рогова, Гаврилова и Горшенина заняла лишь 20 минут. Как видите, разговор был короткий.
Все участники его люди известные, кроме Горшенина. Так кто же таков «товарищ Горшенин»? Ищу и нахожу. Оказывается, Горшенин Константин Петрович, активный репрессиевед, только-только назначенный прокурором Советского Союза. Было отчего «чесать репу»…
Ну, если в такую компанию приглашают прокурора, тем более Генерального, – это уж точно не для поздравлений по случаю… Скорее всего, обсуждали именно ситуацию с погибшими кораблями, хотя, видать, решение по ним было уже принято. Поскольку отсутствовал Берия, то оно состоялось без жестких санкций, а уж тем более репрессий. Негоду и Владимирского почти простили и дело в отношении их спустили на тормозах.
Лично я думаю, что здесь сыграл еще и тот фактор, что общая обстановка на фронтах радикально изменилась в нашу пользу. Позади были разгром врага в Сталинграде, Курская битва, освобожден Киев, вот-вот развернется операция «Багратион» и начнется очищение Белоруссии. Всякий вечер уже незатемненные окна кремлевских правителей сотрясают залпы победных салютов в честь успехов Красной Армии. Это 12 громоизвергающих выстрелов из 124 орудий. Раз услышишь – на всю жизнь запомнишь! Будь происшествие с кораблями в 41-м году или даже 42-м, головы бы, несомненно, полетели…
Видимо, на том совещании Сталин принял и радикальное решение в целом по Черноморскому флоту. Практически все корабли тогда вывели из зоны боевых действий, дабы сохранить их на будущее. И то правда! Плавать по Черному морю было уже невозможно, поскольку оно напоминало «суп с клецками». В качестве «клецок» предлагались мины. Их количество превысило все мыслимые пределы: советские, немецкие, итальянские, румынские, чешские, австрийские. Однажды возле Одессы выловили даже японскую. Риск для любого мореплавания становился огромный, тем более что минное дело постоянно совершенствовалось до степени невероятных хитростей и жестокого коварства.
Сразу после войны на Черном море развернулись широкомасштабные операции по тралению, что, кстати, вызвало немалый интерес советских кинематографистов. Будет время, обязательно посмотрите два увлекательных художественный фильма тех времен: «Голубые дороги» и «В мирные дни». Там как раз показаны все эти события. Но это уже будет совсем иная история…
P.S.
Кстати, сам Григорий Негода в конце концов оказался из редких «счастливцев». Мало того, что уцелел в ялтинской «мясорубке» и избежал сталинского гнева, он еще и пережил всех, скончавшись через 40 лет в Ленинграде в образе заслуженного ветерана, члена адмиральского клуба и автора воспоминаний под названием «Беспощадный».
Не удивляйтесь, когда его представляли к званию контр-адмирала (еще при жизни Сталина), то в характеристике написали: «За период Великой Отечественной войны приобрел большой боевой опыт по набеговым операциям миноносцев и обстрела побережья, временно занятого противником, а также по уклонению от бомбардировочно-пикировочной авиации и береговой артиллерии противника…»
На этом месте я даже не знаю, что делать – плакать или смеяться? К сожалению, так иногда бывает: наказание невиновных и награждение непричастных. И не только на войне…
