Во времена усиления графоманов и резкого уменьшения толковых читателей Юрий Кузнецов продолжал верить, что поэзия – тайна, первый поэт – Бог, его дар – художественное слово, божественный способ общения с человеком – миф. Это не синоним вымысла и наивности, а главный смысл творчества. Благодаря мифу вроде бы случайные слова превращаются в духовное знание. Поэзия ближе к философии и религии, чем к рифмованному удовольствию.
Дерзкий, красивый в мрачных парадоксах Кузнецов. Трудный в общении, создающий себе врагов при отсутствии видимых причин, всегда атакующий первым. Рисовать его портрет мягкими красками не стоит. Был свободен от гордыни? «Звать меня Кузнецов. Я один, / Остальные – обман и подделка». Был мягким и пушистым в любовной лирике?
«Я вырву губы, чтоб всю жизнь смеяться / Над тем, что говорил тебе: люблю». Превыше всего ценил родовые связи? « - Отец! – кричу. – Ты не принес нам счастья! - / Мать в ужасе мне закрывает рот!» Не имел никакого отношения к декадентам? «За то, что вам в огне пылать / На том и этом свете, / Позвольте мне поцеловать / Вам эти руки, леди».
Как относился к Кубани? По-разному, но всегда без слезного пафоса и с устойчивым недоверием. Как в последней поэме «Сошествие в ад», где в местах мучения кузнецовский герой встречает рыхлого земляка:
«Был на Кубани казак, да весь вышел, к несчастью. / Сильно, видать, был пришиблен советскою властью. / Шепчет, бывало, таращась, как сыч на свечу: / - Можно, я крикну? А что, если я закричу?... / Вот он и бродит, унылый, в долине печали. / К нам подошел и спросил: - Вы меня не видали?»
Думал о России? Всегда – как о важнейшем. С трудом пережил (да и пережил ли?) гибель Советского Союза. Понимал, что «крысы бытия» и «свиньи быта» могут не удовлетвориться распадом великой страны, займутся последней катастрофой уже для всех обитателей земли. Мотивы апокалипсиса у Юрия Кузнецова встречаются часто. Мысль об уничтожении мира соединяется с плотным мифом, в котором сохраняются личность и народ, способные противостоять разрушению. Русское защищает. Русский в его стихах – богатырь, маятник, ангел, гений, человек, лубок. Русская – глубина, память, даль, мысль, слава, земля. Русское – дело, поле, лицо. И – русская пустота, точнее, русское ничто. В одном стихотворении Кузнецова сказано: когда русское ничто исчезнет, мир пропадет. Пустота бывает продуктивнее полноты, а ничто, если в нем преодолевается зараза лицемерных утверждений, оказывается полнотой для того, кто мыслит о спасении.
Так и есть, наш поэт – собеседник вселенской пустоты (почитайте «Черный подсолнух», «Великий инквизитор», «Макбет», «Осколок») и одновременно борец с ее обаянием. Стихи Юрия Кузнецова не исчезают из памяти. У большинства из них есть сюжет – четкий каркас художественного события. Последовательность слов, их гармоничное, рифмованное сочетание забыть можем. Рассказанную автором историю – сложнее. Многие образцы кузнецовской лирики стоит назвать маленькими романами с запоминающейся интригой и взрывным финалом. Это ведь тоже форма борьбы с небытием.
Например, «Атомная сказка», сделавшая в 1968 году Кузнецова знаменитым. Новый Иванушка вышел в поле и выпустил стрелу. Дальше, как в народной классике: пошел по направлению полета, добрался до болота, действительно встретил лягушку. Только поцелуя, любви и счастливого превращения здесь не будет. «Белое царское тело» вскрыто героем ядерной цивилизации, по телу жертвы пошел электрический ток. Финальное четверостишие объединит ужас трагедии и сарказм черного анекдота:
«В долгих муках она умирала, / В каждой жилке стучали века. / И улыбка познанья играла / На счастливом лице дурака».
В «Сказке о Золотой Звезде» генерал отправился на рыбалку. Весь штаб выехал вместе с ним. Под контролем офицеров удочки, крючки, червяки, котелки, водка. Поймалась и золотая рыбка. Она, конечно, попросила отпустить, большие подарки пообещала. Да генерала трудно удивить, все у него есть: армия, идея, Звезда Героя, том мемуаров, ореол и злато, «жена и дочь в меху» … «Немедля на уху!», - приказ военачальника. «Что скажешь о второй Звезде?», - последний шанс для золотой рыбки. Генерал снисходительно согласился. Значит, настало время для энергичного финала:
«… И грянул гром! Ни свиты, ни машин. / В широком поле он стоит один / В солдатской гимнастерке, и зажата / В его руке последняя граната. / А на него идут со всех сторон / Четыре танка из иных времен».
В стихотворении «Мужик» по русскому небу летает птица апокалипсиса («звать ее – всему конец»). Она смахивает смертоносным хвостом прошлое и будущее, горы и страны. Лишь сидящий на крыльце мужик остался на своем месте после пролета демонического существа. Как же так, ведь сама смерть накрыла стоящий на пригорке дом?
«Отвечал мужик, зевая: / - А по мне на все чихать! / Ты чего такая злая? / Полно крыльями махать. / Птица сразу заскучала, / Села рядом на крыльцо / И снесла всему начало - / Равнодушное яйцо».
Что ж, три реакции Юрия Кузнецова на неблагополучие мира, на атакующее нас зло. Дать мраку возможность доиграть свой спектакль до конца, добиться формальной победы и быть пойманному, обезвреженному прекрасным произведением («Атомная сказка»). Взять зажравшегося правителя, показать во всем бутафорском величии и позволить ему вернуться к себе истинному, способному дотянуться до истинной трагедии, принять смерть, одновременно воскрешающую в памяти евангельского Христа и советского коммуниста («Сказка о Золотой Звезде»). Размахнуться идеей всеобщей обреченности, бесполезности любых надежд – ведь умрем, сгинем все, и разбить эту дубину о спокойствие отечественного мужичка. Он знает, что все пройдет, но и все вернется. Жизнь должна продолжаться («Мужик»).
«Последний» - важное слово в мире Кузнецова. Стихотворение 1969 года «Последние кони» – «разнесут до Москвы»: скорость молодости, с вызовом, доброй яростью, почти игривым ощущением близкой погибели, которая, конечно, не состоится. В «Последнем искушении» Христос, идущий на распятие ради человека, понимает, что его отражение в мире неизбежно ущербно. Всякое высокое слово становится добычей фарисеев. В «Последней ночи» «предательство своих», «ненависть чужих», «сны врагов природы», «ненависть свободы» не оставляют сомнений в том, что наступает «ночь перед сожжением любви». «Я погиб, хотя еще не умер», - первая строчка этого стихотворения. В ней избранный Кузнецовым ракурс: событие разворачивается из ядра гибели, которая в 1993-м познается как обвал российской государственности. А есть еще «Последний человек», это там появляется «русское ничто».
Думаю, что и себя Юрий Кузнецов ощущал как последнего трагического поэта в мире сумасшедшего прагматизма. Поэтому и взялся за поэмы «Путь Христа» и «Сошествие в ад». В первой показал, что мастер словесности имеет право изложить евангельскую историю так, чтобы «шорох страниц» был побежден «живым Иисусом». Во второй отправил в преисподнюю многих: не только лютых злодеев, но и Данте с Вольтером, Гегеля с Гоголем, Белинского с Тютчевым, а еще – Сахарова, Солженицына, Ельцина и даже Храм Христа Спасителя, восстановленный, по убеждению автора, не теми, не там и не в то время.
Юрий Кузнецов знал, в чем его могут обвинить, и готов защищаться. В стихотворении «Поэт и монах», написанном за несколько дней до смерти, Кузнецов разворачивает перед читателем две точки зрения на творчество. Одну отстаивает поэт: Богу дорога поэзия; в искусстве много плевелов, но «каждый злак – улыбка Бога». Монашеская аттестация искусства иная: «… Не люблю поэтов. / Изображать вы мастера, / Но только зло и только страсти, / Что так и валят из нутра». Данный монах объявляется демоном. Автор изгоняет его.
Это печальная победа: Церкви все меньше, одиночества много, отчаяние рядом. У Кузнецова не духовная поэзия в ее православной норме, а стихи как миф автора, спасающий читателя от «заученного», захваченного привычкой бога. Не против Церкви, но и без желания испытать радость в соборе спасающихся душ. Для Юрия Кузнецова состояние бунта не менее интересно и личностно, чем райское смирение. Истинный поэт для нашего земляка выше священника, потому что художественное слово поддерживает или создает миф, обеспечивая его постоянную новизну. Значит, продолжает процесс сотворения мира, начатый Богом. Из двух серьезных угроз – гордыни и лицемерия – Кузнецов больше опасался второй.
Может быть, он и запутался в своем богостроительстве. У поэтов так бывает. Чем меньше поэт говорит о Божестве, тем очевиднее Божество присутствует в его мире. Как в «Поцелуе во сне»:
«Он спал. Ты тихо в дом вошла, / Глядела на него. / Поцеловала и ушла, / И больше ничего. / Его под пули занесло / На дальней стороне. / Все прозвенело и прошло, / Как поцелуй во сне».
ДОСЬЕ "КН"
Юрий Поликарпович Кузнецов родился в 1941 году в станице Ленинградской.
В 1943-м потерял отца, погибшего при освобождении Севастополя. Детство и юность в Тихорецке. Потом Краснодар, историко-филологический факультет пединститута. Но только первый курс, что-то не сложилось, призван в армию. Куба, Карибский кризис, возможная ядерная война.
После армии в Краснодаре: работал в «Комсомольце Кубани» и в детской комнате милиции. В 1965 году стал студентом Литературного института, после его окончания остался в Москве. Там вырос в русского поэта всемирного масштаба, в Москве вышли главные книги Кузнецова. В том числе и «Крестный ход» - подготовленный самим автором итоговый сборник-манифест. Он издан уже после смерти поэта, которая случилась в ноябре 2003 года. Кузнецов дал название «Крестный путь». Однако ответственные лица поменяли «путь» на «ход». Словно наказывая поэта за ставшее знаменитым высокомерие и умение поставить на место не слишком талантливых собратьев по перу.
