Кубанские Новости
Культура

Игры для взрослых

Время аргентинца Хорхе Луиса Борхеса – XX век. Он провел его в воздержании от суеты на всех фронтах реальности. Ни любовных триллеров, ни шумной многодетности. Правда, один раз все-таки женился: за несколько месяцев до кончины. Слепому мудрецу в момент бракосочетания было 86. Наследственная слепота, пожалуй, главное событие в личной жизни мастера словесности.

С ней он жил много лет. Жалоб на несправедливость судьбы никто от Борхеса не услышал; в поздних текстах он не уставал повторять, что для человека, имеющего серьезный опыт чтения и раздумий, мир не может погаснуть. Более того, чем меньше внешних огней, тем ярче свет мысли. Борхес может стать для заинтересованного читателя антидепрессантом или хотя бы анестезией от житейской боли.

Время Борхеса – особый XX век. Мировые войны и революции, проблемы тоталитаризма не интересовали его, оставались за пределами художественных произведений. Оппоненты Борхеса негодуют: как он, житель страшного столетия, мог остаться в стороне от собеседования с коммунизмом, от борьбы с фашизмом, от сумасшедшего развития демократии?

Хорхе Луис Борхес

Борхес без особого пафоса служил глобализму. Не социально-экономической системе утраты границ. Он служил безграничной литературе. Одиссей, Гамлет, Дон Кихот для аргентинского писателя важнее национальных героев. Его родина – не латиноамериканские кварталы, а героические поэмы, сборники стихов, новеллы, трагедии, философские книги и романы. Эта родина ни с кем не воюет, но пытается завоевать каждого, кто воспринимает жизнь как сложное движение слов.

Сам Борхес романов никогда не писал. В его творчестве совсем нет больших произведений. Да и каким словом назвать его тексты? Рассказы, хитроумные стилизации статей, фантастические эссе? Он вполне мог подать очередное произведение как рецензию на интересную, азартную в сфере интеллекта книгу. При этом представляемая книга и ее автор никогда не существовали. Борхес придумал писателя, сюжет, рецензента. Любитель словесных объемов без проблем создает несколько томов. Аргентинцу достаточно двух-трех страниц.

Именно так происходит в рассказе «Три версии предательства Иуды». Этот мощный тренажер ума - в книге «Вымышленные истории». Сборник вышел в 1944 году и стал одним из самых востребованных проектов Борхеса. «Три версии» можно использовать для обучения чтения, не допускающего обмана. Здесь можно понять, как отделять христианство от сектантства, богословие от фантастики, автора от повествователя, рассказчика от героя и т.д.

Впрочем, надо признать, что запоминается не это. Нильс Рунеберг, придуманный Борхесом шведский богослов, впал в безумие в поисках истинного Иуды, того Искариота, который предал Иисуса Христа. Не мог согласиться Рунеберг, что Иуда – банальный предатель из-за жалкой кучки денег. В первой версии швед решил, что Иуда подражает Богу, который готов на подвиг самоуничижения. Он сходит с небес в образе простого жителя Иудеи, сына бедного плотника. Иуда (это все в сознании Рунеберга) повторяет действие Отца: Бог сходит с небес на землю; Искариот усваивает сам тип движения, следовательно, совершает нисхождение в ад. Во второй версии пламенеющий от ужаса богослов предположил, что Иуда – радикальнейший из аскетов: только этот аскетизм – не в монашеских подвигах, а в отказе от спасения. И, наконец, накрыла Рунеберга третья версия: Бог родился не Христом, он воплотился в Иуде – скрылся от нас в каком-то чудовищном отречении. Логика, от которой пахнет адом.

Не Борхес верит в этого Иуду или пропагандирует его! Борхес показывает, как сходит с ума интеллектуал, одержимый злым парадоксом. Рунеберг для аргентинского писателя – пример гностического сознания, о котором мы недавно рассказывали в рецензии на сказку Андерсена «Снежная Королева». Можно так сильно не любить жизнь, мир и человека, что все твои мифы будут посвящены одному – презрению к несовершенной душе, к тлеющему телу, к миру-кладбищу. Как диагност, автор рассказа «Три версии предательства Иуды» весьма эффективен.

Что не стоит искать в мире Борхеса, напоминающем лабиринт? Любования природой, весенним разливом рек, взрывами осенней красоты или снежных гор. Автор не обещает чувственного погружения в очередные истории любви, дружбы; его не волнует первый поцелуй и самое последнее прощание. Если вы девушка, которая ищет в литературе свежих эмоций и всегда следит за развитием чувственной жизни, с Борхесом может стать скучно. Он из тех, кто променял описание сердечных движений на игры разума, на интеллектуальные замки, для понимания которых математика, логика, архитектура важнее, чем обыденная психология. Мужчина и женщина? Мать и дитя? Гендерные катаклизмы и детальное, погружение в быт? Нет этого у Борхеса.

Его любимое произведение – «Божественная Комедия» Данте. Не сразу поймешь, почему. Данте верил в Христа, Борхес нет. Итальянец одержим единственной любовью к Беатриче, у аргентинца и близко нет такого напряженного единства с женщиной. Данте Алигьери изображает загробные пространства как наше будущее. Хорхе Луис Борхес – человек скептического века – далек от проповеди адских мук или райского блаженства. Автор «Божественной Комедии» важен для Борхеса своей восхитительной литературностью, но не просто фантазией, а творческим опытом, обязательно учитывающим власть цифр, парадоксы времени и пространства.

Как интересно Борхесу дантово путешествие по всей мировой культуре! Все поместилось в «Божественной Комедии»: литературные герои и христианские святые, персонажи античной мифологии и жители Флоренции. По Данте, мир и библиотека, и явление божественной красоты, и живая энциклопедия героев, событий, чудес. Борхес не верит в чудеса, кроме одного – чуда нашего фонтанирующего сознания. Он и богословские тексты готов был принять… Как верное описание Бога? Нет, как важнейшую область фантастической литературы.

Вот рассказ «Фунес, чудо памяти». Юноша, свободный от интеллекта и аристократических привычек, упал с коня так, что навсегда оказался прикованным к постели. Обошлось без депрессии, время отчаяния не наступило. Ударившись и утратив способность к движению, Фунес приобрел странный и вроде бы ненужный дар. Он запомнил все и навсегда, ничто не мог забыть. Значит, день и пейзаж, ночь и стена оказывались явлениями сложных, в принципе, неисчерпаемых узоров, которые делают жизнь лежачего человека долгим путешествием. «Он без труда изучил английский, французский, португальский, латинский. Однако я подозреваю, что он был не очень способен мыслить. Мыслить – значит забывать о различиях, обобщать, абстрагировать» (пер. Е. Лысенко).

Или «Тайное чудо». В оккупированной фашистами Праге арестован чешский писатель Яромир Хладик. Ясно, что жизнь кончилась, расстрела не избежать. Жалко, страшно, безнадежно. Особенно печалит приговоренного незаконченная драма «Враги». Она посвящена не столько действию, сколько состоянию: весь нарастающий драматизм, окружающие героя враги оказываются бредом несчастного сознания. Хладик обращается к Богу с просьбой о даровании года для завершения столь важного для него литературного труда. Стоя у стены расстрела, Яромир Хладик получает год, который спокойно вписывается в мгновения полета пуль. В своем внутреннем времени, которое не знает объективных измерений, писатель успевает закончить пьесу, довести ее до совершенства, найти последний эпитет… Когда его, исполнившего задуманное, настигает внешнее время, и пуля доделывает смертельное дело.

Вот «Сад расходящихся тропок», ставший манифестом для постмодернистов. Один китаец сумел сотворить книгу и лабиринт в их единстве. Дело в том, что мы постоянно вынуждены выбирать. В каждой точке судьбы реализуется лишь один вариант: мы пошли направо, а не налево, женились на той, а не на этой, поступили вон в тот вуз, но не в другой.

В книге-лабиринте реализуется каждая из возможностей, выстраивая не один, а множество сюжетов. Как следствие, бесконечное число жизней. Цюй Пэн «не верил в единое, абсолютное время. Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен…. В большинстве этих времен мы с вами не существуем, в каком-то существуете вы, а я – нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба…» (пер. Б. Дубина). Вот так работает Борхес, такое странное бессмертие выбирает.

Постараюсь закончить неожиданно. Так, чтоб Борхесу понравилось. Сравню его с нашим Виктором Лихоносовым. У него центр – сердце, впечатления, память. У Борхеса центр другой – разум, версии, игра. Ясно, что перед нами два полюса словесности. На одном (там, где Лихоносов) читают с большим уважением к реальности произведения и стоящего за ним автора, на другом полюсе чтение напоминает динамичный процесс создания персонального, субъективного произведения, зависимого от таланта интерпретатора.

На одном полюсе пишут для сохранения действительно бывшего, связанного с узнаваемыми пространствами и временами. На другом письмо – логически выстроенная фантазия. Ее координатор уверен, что задача литературы – дарить парадоксы, выстраивать модели вселенной и обозначать шокирующие типологии. У Лихоносова – национальный мир, Россия, ее судьба и люди. У Борхеса – международное пространство сходящихся и расходящихся сюжетов, интертекст как родина.

У Лихоносова собственная жизнь, культурный опыт в историческом времени, жизнь ушедших и уходящих, неспешная повседневность как пространство художественности. Авторское Я стремится и быть, и остаться. Автор жив и хочет запомниться, быть понятым, понятным, сохраненным. По Борхесу, жизнь столь объемна, протяжена, но и скучна в своей универсальности, что фиксировать следует логические ходы, схемы познания и символы сжатия нашего существования. Об этом самые известные борхесовские тексты – «Лотерея в Вавилоне», «Вавилонская библиотека».

Вспомним одну древнегреческую мысль. Даже боги не могут сделать бывшее небывшим. Но от писателя и читателя зависит, как долго сохранится бывшее. Это позиция Лихоносова. Даже боги не могут сделать небывшее бывшим. Писатель и читатель могут. Такова позиция Борхеса. Во взаимодействии этих двух полюсов – одна из главных интриг всемирной словесности.