Быть байроническим героем – бежать вон из городов, искать просторные, бесчеловечные пространства: горы, моря, поля, пустыни. Не иметь детей, не быть женатым, свою любовь ощущать как неизбежную трагедию, которая рано или поздно перейдет из сферы предчувствий в реальность, состоится как факт обязательно печальной жизни. Смотреть на людей с презрением, видеть в них лицемеров, поглощенных дряблой обыденностью, скрученных борьбой за маленькое местечко под тусклым солнцем. Имея или не имея веских причин, носить в сердце и сознании серьезные претензии к миру – не четко оформленное недовольство тем или иным фактом, а интуицию собственного одиночества, заброшенности во враждебном мире. Вести спор с Богом, обращаться к нему без молитвенного смирения, с постоянной готовностью к бунту. Продолжать этот спор, даже когда вера в Бога полностью испарилась, а Творец остался лишь знаком не ясно чей ответственности за судьбу плохого качества. Думать о смерти, шагать ей навстречу, всегда помня, что удел любого жителя Земли – погибнуть под равнодушным небом, истаять в могиле. Искать свободы, выращивать в себе личность – без радости, без ощущения счастья. Не ведать страха, получая помощь от внутренней пустоты. Она позволяет к любой, самой мрачной из своих ролей относиться без ужаса и покаяния.
Поэма Джорджа Гордона Байрона «Корсар» - образцовое романтическое произведение. Пират Конрад – не циничный морской разбойник, а загадочный герой, окруженный тайнами собственной души. Набеги для него – не форма наживы и не специально управляемое падение. Корсар словно разговаривает с кем-то, посылает сигнал о неблагополучии мироздания, о своем бунте длиною в жизнь, о восстании без особых причин. Мы узнаем хрестоматийные для такого типажа реакции: был разочарован, всему виной считал официальную, прописанную добродетель, людей презирал. На всех действовал молчаливой силой, аскезой вывернутого наизнанку монаха (Никакого вина! Никаких прелюбодеяний!): «Таинственный и мрачный человек, / Не улыбнется, не вздохнет вовек. / При имени его любой храбрец / Бледнеет под загаром, как мертвец. / Он правит, изумляя без конца, / И властным словом леденит сердца» (перевод А. И. Оношкович-Яцыны).
Прямо Байрон не говорит об этом, но косвенно подчеркивает неоднократно: Конрад не просто сверхчеловек в системе этого пылающего мира, он – бог, занявший место того Создателя и Спасителя, к которому романтический герой утратил доверие. Сочетая раскрашенный в суровые цвета инфантилизм и убежденность взрослого мужчины в масштабах непобедимого зла, Конрад совершает неторопливый ритуал. Безжалостно убивая врагов, никогда не тронет слабого и безвинного. Буквально плавая в мертвой воде мироотрицания, хранит себя от истерических выпадов, спокоен до жесточайшего из молчаний. «Порабощать и властвовать рожден…» «Поступками на демона похож», что не мешает нам видеть в Конраде жертву, а не убийцу. Жертву чего или кого?
Всю жизнь Байрон писал один мировоззренческий текст. Поэтому сейчас не лишним будет услышать слова его героя с библейским именем Каин из одноименной мистерии: «И это - / Жизнь!.. Труд! – За что трудиться должен я? / За то, что мой отец из рая изгнан. / Но в чем моя вина? – Еще рожден / Я не был, жить не по желанью начал, / И ненавижу бытие свое. / Зачем он внял жене и Змию? Вняв, / За что страдать он должен? В чем вина? / Не для него то дерево росло? / Тогда зачем он жить был обречен / Близ древа лучшего и в сердце рая? / На все один ответ: «Его воленье, / Он – всеблагой». Откуда знать? Ужель / Из всемогущества исходит благость? / Я по плодам сужу – они горьки…»
Бог творит, чтобы рушить. Смерть правит так, как не дано править никому из смертных и бессмертных. Жизнь – длящееся страдание. В постоянных сумерках нет счастья. А если появится шанс на радость, то мстительное Ничто сведет на нет все усилия по созданию персонального «дома света». Короче говоря, бытие с червоточиной. Благом его назвать никак нельзя. Каин это проговаривает вслух. Конрад это просто знает. Его поступки – ритуальные жесты, исходящие из молчания о главном, из байроновской философии мира, сеющего смерть.
Байронический герой, загруженный думой о несовершенстве, вряд ли сблизится с жизнью. Однако именно здесь надо искать основы романтической любви, выдвигающейся в «Корсаре» на заметное место. «Если я полюблю мир, то сразу перестану любить тебя», - примерно такой парадокс дарит Конрад своей избраннице Медоре. Меж ними нерушимое чувство, не только пирата, но и женщину связывающее с бытием. Медора тоже могла сказать: «Исчезнешь ты – не станет и меня».
Поэтому Конраду не стоит уезжать, собираться в новый поход, подвергать жизнь смертельному риску. Но может ли романтический герой окунуться в повседневное чувство, защищенное крепкими стенами и надежными стражами? Его нежность к Медоре питается постоянным риском и принципиальной обреченностью. Вряд ли корсар иначе может чувствовать связь с прекрасной жительницей пиратского острова. Да и Медора, наверное, любит не статичный образ Конрада, а его исчезающий лик, сурово испепеляющий противников. Ясно, что эта взаимность – на опасных волнах. Не будет волн – что-то самое яркое перестанет гореть в пирате-мужчине и пирате-женщине.
Вырвавшись из объятий возлюбленной, Конрад возглавил атаку на мусульманские твердыни. Там восседает непобедимый паша Сеид, ну и что из того? Пират разыграл жестокий спектакль. Он явился к Сеиду мнимым дервишем, которому удалось бежать из христианского плена. Этот корсар-дервиш (ух, какое сочетание европейского греха и восточной святости!) отказывается от еды и питья, не желает праздновать и пребывать в праздности. Он уже готов сбросить ветхие одежды мусульманина, обнажить кольчугу и оружие, возглавить пиратскую атаку… Захватить замок, оградить женщин гарема от посягательств, на руках вынести прекрасную Гюльнару…
Корсар, корсар! Зачем тебе вторая женщина? Неужели не знаешь, что твой враг-жизнь специально подбрасывает новую красавицу, чтобы никто не вышел отсюда живым? Да Конрад и не собирался делать шаг навстречу мусульманке. У него и так все плохо. Сеид очнулся от обморока внезапного поражения, понял, кого больше – кого меньше, и разгромил пиратов. Конрад пленен, и в узком каземате ожидает не просто смерти, а мучительной казни. Будет корсар посажен на кол. Паша умеет мстить. В неулыбчивом байронизме все серьезно: и любовь, и месть, и казнь. Серьезна и любовь к приговоренному Сократу, Афинам, Греции, о которых вспоминает в поэме Байрон, еще не зная, что сам умрет в ходе греческой освободительной войны против турок.
«Прелестная Гюльнара смущена; / Припоминая, думает она / О том, каким учтивым был пират, / Как был приветлив голос, мягок взгляд. / Как! Тот корсар, запачканный в крови, / Добрее, чем Сеид в часы любви?» - это любимая жена паши сумела пробиться к плененному Конраду и довести новое чувство до точки кипения. Что хочет Гюльнара? Она больше не желает быть с Сеидом, обвинившим ее в измене. Она не хочет «любить без свободы». Она страстно желает быть с корсаром, предлагая ему побег и обещая смерть паши. «Нет, Сеид не должен умереть во сне от женского ножа», - уверен Конрад. «Уже погиб», - сообщает отомстившая Гюльнара, организовавшая и, говоря современным языком, проплатившая удачный побег. Рад ли Конрад? Конечно, нет. Он спасен женщиной. В него влюбленной женщиной. Спасен женщиной-убийцей. А что будет с Медорой? Нет, твердо знает романтик: не будет на земле счастья: «Как ветер гор, свободен он опять, / Но на душе смертельно тяжело, / Как будто бремя уз туда легло».
Думаю, что читателям эпохи романтизма было страшно: как же разрешится любовный треугольник? Решение нельзя назвать элегантным. Опять байроническое состояние взорвалось, как бомба, раскидав все души и тела по разным отсекам вселенной. Конрад вернулся в пиратское поселение, Конрад нашел Медору мертвой: «Она цвела спокойно красотой, / И смерть оставила ее такой. / И вложены холодные цветы / В холодные и нежные персты». «Конрад до дна опустошен тоской», и в ударе молнии он исчезает, испаряется навсегда. Потому что дело не в самом корсаре, а в «духе Конрада», который констатировал очередной сюжет всемирного неблагополучия и совершил свой излет. Гюльнара, которая вышла из повиновения мужу из веры в Аллаха, тоже может считаться исчезнувшей. Потому что никакой самостоятельной судьбы – вне корсарского духа – у нее быть не может.
Да, романтизм – не хлеб, не простое вино. Он – десертное искусство, слишком сладкий, очень густой ликер. Мы в России часто с гордостью говорим: «Наши гении – Пушкин и даже Лермонтов в «Герое нашего времени» – преодолели романтизм, познали его избыточный пафос и нравственную ограниченность». Но что такое романтизм? Искусство недолюбленных в детстве парней, которые совместили образ далекого отца земного с образом нависшего над нами Отца Небесного? Возможно. Разочарование в обыденных формах единства и попытка найти парадоксальную соборность в братстве, скажем, пиратов? Не без этого. Усталость от «человеческого, слишком человеческого» и попытка выйти на уровень бесстрашного сверхчеловека? Есть и такой порыв.
Романтический крест пирата, каким его показывает Байрон, в одном из самых заметных вариантов нашей мечты об исходе, о преодолении стандартно-смертного времени, банально-непроницаемого пространства, людского равнодушия и фарисейства, наконец. Романтизм опасен потенциальной серийностью, готовностью плохого читателя воплотить позу бунтаря в своей неказистой жизни. Романтизм прекрасен постановкой вопроса о границах человека, о сущности его тоски, о желании наполниться смыслом и любовью – не на час, а навсегда. И здесь, и по ту сторону нашего мира, о которой Байрон говорил без смирения. Но с такой искренностью и художественным совершенством, что его трудно не простить. Если он нуждается в нашем прощении.
От автора
- Бог творит, чтобы рушить. Смерть правит так, как не дано править никому из смертных и бессмертных. Жизнь – длящееся страдание. В постоянных сумерках нет счастья. А если появится шанс на радость, то мстительное Ничто сведет на нет все усилия по созданию персонального «дома света». Короче говоря, бытие с червоточиной.
- Что такое романтизм? Искусство недолюбленных в детстве парней, которые совместили образ далекого отца земного с образом нависшего над нами Отца Небесного? Возможно. Разочарование в обыденных формах единства и попытка найти парадоксальную соборность в братстве, скажем, пиратов? Не без этого. Усталость от «человеческого» и попытка выйти на уровень бесстрашного сверхчеловека? Есть и такой порыв.
Цитаты
- Он будет жить в преданиях семейств,
С одной любовью, с тысячью злодейств.
- Нет на свете мудреца, что тайну душ постиг бы до конца.
- О, как опасна, как страшна для нас
Порой слеза из кротких женских глаз!
Оружье слабых, все ж она грозит:
Для женщины и меч она и щит;
- Нет мглы темней, чем сердца мрак густой.
- Счастливы сердца,
Что преданы друг другу до конца,
Что не томятся тайной пустотой
Бесплодных грез.
- Он не пленять - повелевать любил.
Дурным страстям передавшись, с юных дней
Ценил он страх, а не любил людей.
- Пусть ползают привыкшие страдать.
- Привязанностей мало дал мне рок;
То были: судно, меч, она и бог.
