Кубанские Новости
Культура

Гений на руинах смерти

Рецензия на «Маленькие трагедии» Александра Пушкина

В Болдинскую осень 1830 года Пушкиным был написан один из самых лаконичных шедевров русской литературы – «Маленькие трагедии». Моральная реакция при их чтении вполне возможна. «Скупой рыцарь» учит нас возноситься над мелкой корыстью, заставляет не подчиняться мысли о необоримой силе денег.

«Моцарт и Сальери» проповедует солидарность, доброе внимание к чужим успехам, к отсутствующей у тебя и столь сильной у ближнего гениальности. «Каменный гость» заповедует не поддаваться сладострастию, не рассматривать прекрасных женщин как обязательных участников любовного приключения. «Пир во время чумы» – слово об умеренности и аккуратности в годину испытаний, призыв смиренно встречать несчастья, искать причину катастроф в собственных ошибках, оставляя далеко в стороне идею некачественного мироздания.

Моралист легко разберется с «Маленькими трагедиями»: Александр Сергеевич, мол, главный наставник в нравственных областях. Познавай созданный поэтом мир и корректируй свой характер. Никто не отберет у художественной литературы право на прямое поучительное слово, на очевидный, свободный от двойственности дидактический жест.

Есть у действительно мощного произведения и другая миссия. Читатель погружается в атмосферу внутренних парадоксов. Не записывает в блокноте алгоритм спасительных ходов, а открывает сознание для урагана смыслов, которые не так-то легко сложить в псалом. Не учеником предстает, а совместно с автором и героями оказывается внутри совершенно воссозданной жизни. Она разрывается на части, постоянно грозит обрушением. И действительно чему-то учит. Но не итоговым суждением о «плюсе» и «минусе», а явлением новой высоты, неожиданной вершины нашей человечности.

__.__

Пушкин хорошо знает, что прав страдающий Иов, призвавший Небо к ответу, и не правы друзья Иова, пытавшиеся закрыть рот измученному герою земли. Возможно, в богословии говорить об этом рискованно, в литературе – необходимо.

__.__

Я продолжаю настаивать, что во всемирной борьбе со смертью литература – не последний воин. Александр Пушкин самой композицией «Маленьких трагедий» подчеркивает значение этого противостояния. В «Скупом рыцаре» поэт работает с низкой страстью – барон в зависимости от золота. В «Моцарте и Сальери» планка повышается – зависть одного из героев по-своему бескорыстна, пытается выдать себя за беспокойство о миропорядке. В «Каменном госте» жажда женщины, стремление завоевать очередную красавицу предстает вариантом любви, требует более высокой оценки. Наконец, в «Пире во время чумы» за вакхическим разгулом открывается непосредственная борьба с унынием и небытием.

С каждой новой трагической миниатюрой – все дальше от вины человека. Нет такого греха, который мог бы объяснить масштабы чумной эпидемии. Не должен человек жмуриться от страха под атакой бед, признавая себя молью и червем. Пушкин хорошо знает, что прав страдающий Иов, призвавший Небо к ответу, и не правы друзья Иова, пытавшиеся закрыть рот измученному герою земли. Возможно, в богословии говорить об этом рискованно, в литературе – необходимо.

Пушкина не интересует осуждение страсти. Он не пытается моральным ударом сразить грешника. Его задача иная – показать, как кульминация судьбы связана с высшей точкой укоренившегося чувства. Герой, пораженный персональной манией, до конца остается самим собой, а также возносится до особых интеллектуальных формул. В них жизненная позиция скупца или сладострастника предстает в философской полноте, в совершенстве объясняющей речи. Перед нами не просто человек, порабощенный завистью или разгулом, а слово о пути. На этом пути ждет смерть. Однако открывается что-то еще. Не только красота пушкинской поэзии, но и объемное знание о жизни. Это и есть Русский Ренессанс, Золотой век национального слова. Не обличают здесь, а удивляют пониманием человека как души и сознания, которыми может быть оправдан мир со всеми его невзгодами.

Человек, выламывающийся из быта, часто хочет быть богом. Мало нам искрометной человечности, дайте нам иной уровень! Скупой рыцарь, обняв сундуки с золотом, испытывает поистине религиозные чувства:

«Мне все послушно, я же – ничему; / Я выше всех желаний; я спокоен; / Я знаю мощь мою; с меня довольно / Сего сознанья…»

Это не мысли верующего, это экстаз властвующей персоны: «Я царствую!» Золото, расширяющееся с каждой монетой богатство, душная память о злых истоках многих копеек… – нет иного родства. Барон – в одиночестве, вдвоем со своей страстью. И не важен ему сын Альбер, который изнывает от плохо обеспеченной молодости. Пушкину отвратителен барон Филипп? Да. Пушкин в восторге от его запредельной искренности? Тоже – да. В восторге и мы – от силы поэта, побеждающего смертоносную скаредность ее удивительным литературным воплощением.

«Отверг я рано праздные забавы; / Науки, чуждые музыке, были / Постылы мне; упрямо и надменно / От них отрекся я…» Не монах произносит эту речь, а музыкант-рационалист Сальери. Еще один «игрок в бога» пытается самостоятельно разобраться с опасной ошибкой Небес. «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь», – Сальери уверен в особой миссии своего друга. Но никогда не простит, что гениальность досталась не труженику, готовому со всей серьезностью нести крест творчества, а смеющемуся повесе, который легко скачет по жизни – без педантизма, без хмурого лица. «Гуляка праздный», ставящий под сомнение многолюдный класс ремесленников от искусства, должен быть удален из жизни.

__.__

Донжуанство запросто впишется в любой анекдот, станет основой циничного смеха. Но у Пушкина Дон Гуан – почти духовная персона: формально причастный к разврату, герой окутан трагической свободой. Ему мы сочувствуем, а не Каменному гостю.

__.__

В «Каменном госте» главный герой может быть назван Моцартом недолгой любви. Как великий композитор в сочинение музыки вкладывает любовь к миру и характер, свободный от занудства, так Дон Гуан отрывается от ответственности, каменности и необратимости, зажигаясь при новой встрече – как будто навсегда. Он способен грустить о «бедной Инезе», стучаться в окно на время забытой Лауры и полностью, да самого конца воплотиться в движении к Доне Анне. Завоевание сейчас желанной (Кто знает, что будет завтра? Гуан готов смиренно встречать неизвестное будущее) женщины в Пушкинской драме оказывается искусством и религией. «Маленькие трагедии» с необыкновенным изяществом ставят божественные точки в развертывании чисто человеческих смыслов. Донжуанство запросто впишется в любой анекдот, станет основой циничного смеха. Но у Пушкина Дон Гуан – почти духовная персона: формально причастный к разврату, герой окутан трагической свободой. Ему мы сочувствуем, а не Каменному гостю.

Идеальное объяснение трагедии, ее притягательности встречаем в «Пире во время чумы»: «Есть упоение в бою, / И бездны мрачной на краю, / И в разъяренном океане, / Средь грозных волн и бурной тьмы, / И в аравийском урагане, / И в дуновении Чумы. / Все, все, что гибелью грозит, / Для сердца смертного таит / Неизъяснимы наслажденья – / Бессмертья, может быть, залог! / И счастлив тот, кто средь волненья / Их обретать и ведать мог».

Священник обходит обреченный город и оказывается возле стола, во главе которого – Вальсингам, только что спевший гимн в честь чумы. Священник устрашает пирующих адом, обличая «безбожных безумцев» за «песни разврата», «ненавистные восторги» и «пиры чудовищные». Он напоминает Председателю об умершей матери, о его страданиях над могилой, призывает услышать ее горький плач в «самых небесах». Вальсингам не следует за Священником, скорбит об утрате чистоты, но отказывается от спасения. «Отец мой, ради Бога, оставь меня!», - последние слова Вальсингама. Последние слова Священника, завершающие «маленькую трагедию»: «Спаси тебя Господь! Прости, мой сын». Здесь соприсутствие двух правд, каждая по-своему противостоит смерти. Есть правда в буйном пире. Возможно, в нем бунт против судьбы, которая спешит прибрать человека, растворить его в бессловесности и пустоте. Есть правда духовных слов о благом посмертии, которое ожидает избежавших пиров.

И все же в «Пире во время чумы» настоящий священник - Председатель-Вальсингам, управляющий речью против смерти. Откликаясь на слово Молодого человека (он вспомнил об усопшем Джаксоне), Вальсингам предлагает выпить в память «выбывшего первым в молчании», которое наполнено скорбью, бунтарским весельем и противостоит молчанию смерти – пустоте, не знающей смыслов. Впрочем, своя речь есть и у смерти: о том, что во время чумы «одно кладбище не молчит», мы узнаем из шотландской песни Мери. Она потеряла «голос невинности», но получила право на участие в ритуале заклинания смерти, который и формирует основные смыслы Пушкинского «Пира».

Нельзя победить смерть молчанием или словами напряженного смирения, согласия с рождающейся в чуме судьбой. Необходимы речь и поступки, выражающиеся в столь важном для Пушкине парадоксе. О «диком совершенстве» «родимых песен» Мери говорит Вальсингам. Но дело даже не в отдельных образах, а в самой атмосфере произведения, которую составляют веселая печаль, скорбная радость, жаркая зима, прославляемая чума, бездна, приносящая наслажденье. Парадокс в «маленькой трагедии» – сама жизнь, выносящая человека за скобки обыденности и приобщающая к бессмертию. Необходимо хотя бы касание гибельности. Без нее трагическая жизнь вырождается в бездумно животное существование.

Грубой Луизе при виде телеги с мертвецами стало дурно. Вальсингам знает: «нежного слабей жестокий». Подлинная борьба со смертью – удел «нежных». Трагическое мироощущение дается тем, кто может показаться слабым, лишенным здорового менталитета передовиков обыденного строительства. Только «нежные» – как сам Александр Пушкин – видят бессюжетную тьму и способны сохранить ясность и красоту исключительно личного слова. Не окаменевшие Сальери и Командор… Пропадающие в искренности Моцарт и Дон Гун противостоят уничтожению человека. Конечно, не отменяют его. Всего лишь подсказывают вместе с автором: чтобы представить себя на руинах смерти, необязательно быть богом или безумцем. С этим справится поэт, читающий жизнь, и читатель, причастный к живой поэзии.

ЦИТАТЫ

♠ Ты думаешь, он станет ревновать?

Уж верно нет; он человек разумный.

И, верно, присмирел с тех пор, как умер.

♠ Геройству что виною было? – Скупость.

♠ И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные.

♠ Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет и выше.

♠ Все помню я свою потерю. Слезы
С улыбкою мешаю, как апрель.

♠ Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,

Незваный гость, докучный собеседник.

На обложке: "Моцарт и Сальери". Иллюстрация М. Врубеля к трагедии А. С. Пушкина, 1884 г