Сторонники и противники феминизма могут сделать трагедию Еврипида полем для идейного сражения. Сильная дева из варварского народа помогла чужаку-эллину победить местных монстров и увезти Золотое руно. Похитить его вместе с собой, влюбившейся в героя и готовой ради него на любые безумства. Убит и расчленен брат, чтобы не догнали корабли с родных берегов. Уничтожен дядя избранника, замешкавшийся с передачей власти. Прошли годы, родились дети. Чужак-эллин, давно ставший мужем, решил поменять участь – оставить семью, завести другую для решения личных и политических вопросов. Женщине из Колхиды, совершившей немало преступлений ради своего греческого мужа, пришлось узнать, что он – последний из людей. Что ж, раз нельзя быть счастливой женой, станем кровавой богиней. Невеста-разлучница сошла в Аид, туда же проследовал ее отец. Сам Ясон остался жить. Так больнее, потому что Медея убила их совместных сыновей.
Ясон у Еврипида – плоский, самодовольный дурак. Решил создать новую выгодную семью, но не учел, что первая жена-убийца уже имеет солидный опыт «перехода границы» – выбора модели поведения, от которой всем окружающим становится плохо. Ясон – недальновидный, наивный хитрец, решивший, что одной его воли хватит для гармонизации мира: вот сейчас отправим Медею с сынишками в изгнание, а коринфская супруга поможет достичь больших высот, богатства, да и дети снова появятся… Мужчина в «Медее» не слишком вдумывается в обстоятельства и последствия своих оригинальных шагов. Он пребывает на периферии упрощенного разума. Женщина – в сердце античной культуры, знающей и гармонию, и ярость. «Ты думаешь, ревность – это мало?» – спрашивает Медея. Ясону предстоит узнать, что ревность может быть управляемым бедствием.
Услышим Медею, собирающуюся взять реванш за поруганную любовь: «Да, между тех, кто дышит и кто мыслит, нас, женщин, нет несчастней. За мужей мы платим и не дешево. А купишь, так он тебе хозяин, а не раб. И первого второе горе больше. А главное – берешь ведь наобум: порочен он иль честен, как узнаешь. А между тем уйди – тебе ж позор, и удалить супруга ты не смеешь. И вот жене, вступая в новый мир, где чужды ей и нравы, и законы, приходится гадать, с каким она постель созданьем делит… Но говорят, что за мужьями мы, как за стеной. А им, мол, копья нужны. Какая ложь! Три раза под щитом охотней бы стояла я, чем раз один родить…» (перевод И. Анненского). Пятый век до нашей эры!
Не только в «Медее» Еврипид пристально всматривается в образ и судьбу женщины, стремится постичь ее сущность. В трагедии «Ипполит» Федра, измученная любовью к пасынку, не только убивает себя, но и делает все необходимое, чтобы равнодушный юноша больше не служил Артемиде, не забавлялся охотой. «О, Зевс! Зачем ты создавал жену? И это зло с его фальшивым блеском лучам небес позволил обливать? Иль для того, чтоб род людской продолжить, ты обойтись без женщины не мог?» – риторически вопрошает Ипполит незадолго до смерти. В трагедии «Вакханки» мать убивает царствующего сына Пенфея, разрывает на части, водружая над собой мертвую голову, как знамя. Конечно, и Федра, и Агава находятся под божественным воздействием, транслируют высшую волю. Но вопрос об их женской сущности этим объяснением не закрывается.
Боги, боги… Но ведь у древних греков особые высшие силы. Нашим страстям они придают сюжетную цельность, скульптурные формы и художественное совершенство. Без олимпийцев нельзя, но с ними часто трудно. Хор из «Медеи» в этом уверен. Не надо нам Афродиты – непредсказуемой богини любви. Лучше держаться от нее подальше. Приходи, красавица, к кому-нибудь другому. Там, где Афродита, уже виден Аид, вслед за любовными муками следуют муки иные. Стоит только чуть-чуть оступиться. Богиня слияния тел и душ, избавь нас от себя!
Медея – женщина с прошлым: род предан и опозорен, брат убит, иные подвиги имеются. Но главное все-таки в другом: она хочет быть женщиной с будущим. Остаться в памяти брошенной женой? Навсегда войти в историю Колхиды отвратительной предательницей, а в историю Коринфа – смешной экс-супругой, выставленной за пределы города? Надо заняться последним важным делом – трансляцией своего образа в вечность: «Ни слабою, ни жалкою, наверно, в устах людей я не останусь; нас не назовут и терпеливой; нрава иного я: на злобу я двумя, а на любовь двойною отвечаю». Смеяться над Медеей не будут. Она сумеет исправить участь – исказить гримасой страдания тех, кто мог покуражиться над Медеей хотя бы в своих воспоминаниях.
Еврипид – мастер наблюдения за тем, какие игровые композиции способна создавать страсть. Только что Медея метала гром и молнию, грозила мужу необратимыми разрушениями, всячески убеждая жителей Коринфа, что скорее надо выгонять ее отсюда. Но задумалась… И нашла новые облачения для гнева. Теперь Медея предстает смиренной, все сумевший понять, простить, выглядит вполне согласной с не самым лучшим поворотом жизни. Она уже не мстительница. Нет! Больше напоминает брошенную жену, которая решила получить хоть какую-то выгоду от своего поражения. Она, конечно, уйдет. Но надеется, что в новом браке Ясон не забудет прежних детей, возьмет их в новую семью. Конечно, Медея готова уйти. А сыновья пусть останутся в Коринфе – с твоей прекрасной, Ясон, новой женой.
И Ясон – самовлюбленный победитель чудищ, пустой и бессильный рационалист – развесил уши и сделал так, как хотела Медея. А она хотела, чтоб невеста бывшего супруга получила от нее в подарок платье и головной убор – очень красивые и дорогие. «Что же ты от себя отрываешь?» – спрашивает глупый аргонавт, будто заигрывая с былой любовью». «Ничего-ничего, для твоей очередной семьи ничего не жалко», – кокетничает все для себя решившая мстительница. Подарок пропитан ядом. Описание последствий примерки – образцовый античный кошмар, когда отрава предстает мифологическим существом. Оно выедает жизнь, заставляя неземную красоту пережить последнее превращение – в кровавые останки. Сначала превращение случилось с невестой Ясона, потом с несостоявшимся тестем. Он хотел обнять погибшую, обнял – навсегда.
«Ночь лучше. Мрак имеет обаяние», – произносит Дионис в «Вакханках» Еврипида. В «Медее» тоже есть Дионис. И здесь он контролирует мрак, определяет высокий уровень безумия. «О, бурное сердце менады!» – так аттестована главная героиня в одной из песен хора. Пока Ясон радовался, как умно он все устроил, Медея пропадала в ритуальном танце. Чтобы оказаться среди самых рьяных служительниц Диониса, ей не нужны вино, музыка и половой экстаз. Достаточно ненависти. Она все здесь заменяет, над всем летит.
Посмотри, Медея, как широк и прекрасен мир! Переступи через себя, начни все сначала – хочешь, оставь детей Ясону, нет – возьми с собой. Ведь ты договорилась с Эгеем, знатным жителем Афин. Увлеченный словом об исцелении от бездетности, Эгей дал страшные клятвы – обеспечит приют, защитит. Но Медее теперь нужны трупы. Оказавшись жертвой распада, не ею спланированного, она желает продлить, продолжить распад, но уже в согласии со своей волей. Убить детей, чтобы отомстить по-настоящему. Раз ты отказался от законной жены, лишишься и второй невесты, и нерожденных наследников лишишься, и тех детей, которые сейчас живут… «О, будьте ж вы прокляты вместе с отцом, который родил вас! Весь дом наш погибни!» Перестав быть женой, она не осталась матерью. Погибни все, оживи жуткий образ в вечности!
В трагедии Еврипида есть мироотрицание – вышедшее из глубин недовольство существованием, злым порядком вещей, при котором добро и зло в каком-то лихом хороводе меняются местами. Медея не просто мстительница за поруганную любовь, но и явление инстинкта небытия. Что, греки – пустотники и нигилисты? Вряд ли. В эстетически безупречном явлении вселенского негатива, в созерцании разломов и бездн они черпали особые силы. Возможно, радовались бесконечной сюжетности существования, непредсказуемости как бы житейских историй, в которых лучшие из людей обречены на поражение. Человек может наслаждаться миром, в который пришел ненадолго. Управлять – нет. Даже боги не всегда управляют. Есть силы судьбы, которая выше богов. Эта мысль способна принести покой.
«Наша жизнь лишь тень… Счастлив смертный не может быть». Может ли сетование на несовершенство жизни стать гимном бытию? Любовь, семья, дети – обман. В мучениях его постигает Медея, брошенная мужем, раздавленная ощущением собственного позора. Она любит Ясона и превращает его в символического скопца, любит детей и убивает их. В финале трагедии – Медея на колеснице, запряженной крылатыми драконами. На ее коленях два бледных мальчика с перерезанными горлами. Смертоносный жест Медеи – из абсолютного одиночества. Создав этот жест, она вызывает на себя ненависть и сострадание. Часто у одного и того же читателя.
Женщина – это катастрофа. Катастрофа, изображенная в искусстве, прекрасна. Без ужаса женщины, за которой скрывается некое магически-кровавое первосущество, жизнь пуста. Без красоты литературы, превращающей хаос в возвышенный сюжет, существование человека теряет вкус. Древние греки это хорошо знали.
