Люди, перенесшие трансплантацию, всю жизнь помнят день, когда им заменили сердце, почку или печень, и отмечают его как второй день рождения. Но не всем, кто нуждается в радикальной хирургии, так везет. Операций по трансплантации органов у нас делают в десять раз меньше, чем требуется. О том, как получить шанс на вторую жизнь, рассказал директор Федерального научного центра трансплантологии и искусственных органов Сергей Готье.
- У вас сегодня есть операция?
- Нет.
- А как часто вы оперируете?
- Стараюсь хотя бы раз в неделю. У меня в последнее время специфическая хирургическая деятельность - либо я делаю нечто новое, чего прежде не делали, либо начинаю серию каких-то операций, а потом ее продолжают сотрудники. Кроме того, я провожу педиатрическую трансплантацию печени.
- Вы стараетесь оперировать раз в неделю, чтобы держать себя в форме?
- Не только поэтому. Я участвую в выполнении госзаказа. Наш центр - бюджетное учреждение и его материальные возможности всецело зависят от государства. Центр выполняет примерно пятую часть всех проводимых в стране операций по трансплантации. Мы ведущее учреждение в этой сфере. Поэтому стараемся получить максимальный госзаказ. Это наиболее надежные и наиболее весомые деньги.
- Сколько стоит пересадка печени, например?
- Нам выделяют восемьсот восемь тысяч рублей на любую операцию по трансплантации. Но есть еще бюджет по специализированной медицинской помощи. Это тоже очень приличное финансирование. В общем, денег вполне хватает, если их грамотно распределять и правильно строить отношения с теми, кто нам поставляет лекарства.
- Как вы начали заниматься трансплантологией?
- Еще в студенчестве я пришел в институт, который сейчас носит название Российский научный центр хирургии РАМН им. Б.В. Петровского. Начинал медбратом в отделении хирургии печени и желчных путей. Там под руководством профессора Милонова я проработал много лет. Научился не только печеночной, но и абдоминальной хирургии. Освоил хирургию торакальных ранений. Когда понял, что в области печеночной хирургии и желчных путей я уже многое умею, стал думать, что делать дальше. В ту пору трансплантация в нашей стране почти не практиковалась. Потому что не было ни методических основ, ни разрешительных документов на использовании трупных органов при мозговой смерти. Некоторое время этот вопрос был полностью закрыт. Но потом во главе нашего института встал Борис Алексеевич Константинов, известный кардиохирург. Он захотел придать развитию института новый импульс и объявил своего рода конкурс идей. Мы с
моим товарищем Олегом Скипенко пришли и сказали, что в нашей отрасли надо развивать трансплантацию печени. Константинов живо на это откликнулся. Вскоре меня и профессора Ерамишанцева Борис Алексеевич командировал Мадрид, где пересадку печени уже успешно практиковали. Мы провели два месяца в испанской клинике. Летали на забор органов из Мадрида в Бильбао. И очень многому научились. А 14 февраля 1990 года мы сделали первую трансплантацию печени в России.
- Даже после этого отечественная медицина не сразу включила трансплантацию в свой арсенал. Почему пересадка органов так трудно у нас пробивала себе дорогу?
- Потому что вопросы донорства еще не были решены. Первую трансплантацию сердца Валерий Иванович Шумаков делал в 1987 году, и делал он ее на свой страх и риск. Российская медицина была в этом смысле достаточно консервативна, понятия «смерть мозга» тогда как бы не существовало.
- Критерием смерти человека, могущего стать донором, является смерть мозга?
- Да. Хотя сердце может еще работать. Могут также работать и почки, и печень, но если наступила смерть мозга, то уже нет личности, нет человека.
- Для забора органа требуется согласие родственников?
- Мы работаем по презумпции согласия. Если, конечно, от родственников не поступает возражений.
- А законодательные препятствия имеются?
- Никаких законодательных препятствий нет и не было. Здесь дело не в законе. Дело в сознании людей. Готовность после смерти послужить людям - это должно воспитываться со школы. Когда в Испании начинали трансплантировать органы, сколько было по этому поводу телевизионных передач, газетных статей! В Мадриде стояли вагончики, где добровольцы сдавали кровь. Это было общенациональное движение. Оно возглавлялось католической Церковью и дало мощный толчок к развитию так называемой испанской модели донорства. Эту модель мы пытаемся внедрить у нас, но население не готово. Мало кто понимает, зачем это надо.
- Если существует презумпция согласия, то какая разница, готов ли человек к тому, что его печень потом еще кому-нибудь послужит?
- Презумпцию согласия не мы придумали. Это одна из форм организации посмертного донорства во многих странах.
- Что она означает?
- Если человек при жизни не выразил свою волю и если в случае его смерти родственники не против, то никаких препятствий для донорства нет. Но это совершенно не лишает родственников права прийти и заявить: мы против! В таком случае презумпция согласия действовать не будет.
- А бывает, что родственники не знают, что умерший стал донором?
- Бывает, но очень редко.
- Вы не спрашиваете у них разрешения?
- По закону и не должны спрашивать. Но мы обязаны реагировать на отказ. И чем больше отказов, тем меньше людей получают шанс на вторую жизнь. Здесь многое зависит от руководителей медучреждений, в которых появляются доноры. Эти руководители должны понимать, что никакая трансплантация не может развиваться без посмертного донорства. Донорство зависит не от трансплантологов, а от врачей других специальностей. И в значительной мере от организационной работы в этом направлении. Вот недавно столичный Департамент здравоохранения издал приказ «О дальнейшем совершенствовании организации оказания трансплантологической помощи в городе Москве». И сейчас мы наблюдаем активный рост трансплантаций в столице.
- А живым донором может быть только родственник?
- Да.
- Это по медицинским показаниям?
- Исключительно по юридическим.
- В США делают в год около трех тысяч пересадок печени, в России - примерно двести. Почему в области трансплантологии наша страна сильно отстает от развитых стран?
- Потому что те же Соединенные Штаты имеют двести центров трансплантации печени, а у нас их не более десяти. Нам есть куда расти. Трансплантология зависит не только от донорства. Она зависит от организации здравоохранения, от того, как в регионах вообще относятся к этому направлению медицины. До недавней поры, пока не были приняты основы законодательства об охране здоровья граждан, каждый регион развивал свою медицину как придется. Например, развивал диализ, потому что это выгодно. И не развивал трансплантацию. Многие региональные руководители и сейчас недостаточно внимания уделяют развитию транспланталогической помощи. Они думают, что донорские ресурсы Москвы и Московской области должны обеспечить всю Россию. Есть лишь несколько регионов - Кемеровская область, Екатеринбург, Челябинск, Новосибирск, Омск, Петербург, Волгоград, - где пересадка органов вошла в постоянную практику.
- Почему обыватели настороженно относятся к трансплантации органов, еще можно понять, но почему и сами врачи в этом деле не проявляют энтузиазма?
- Среди профессионалов есть совершенно замечательные люди, которые отрицают саму возможность пересадки органов. Они говорят: я этого не понимаю и поэтому делать не буду. Другие же сторонятся трансплантологии, потому что многие вещи здесь до сих пор недостаточно регламентированы, и рисковать никто не собирается. А кому-то просто не хочется брать на себя лишний груз обязанностей. Например, в зарубежных клиниках в квалификационные требования к реаниматологу входит подготовка донорских органов. Ведь если человек умер, это еще не значит, что нужно перестать его лечить - можно попытаться получить его органы, и, следовательно, их нельзя испортить. У нас же такие задачи пока не ставятся. Хотя я могу себе представить, насколько это трудно в организационном отношении. Да и в финансовом тоже: вся работа по обеспечению органного донорства должна быть оплачена. Это такая же работа, как выхаживание больных и т.п.
- Очередь на трансплантацию большая? Как выглядит лист ожидания?
- Лист ожидания - понятие условное. Сколько трансплантаций может позволить себе медицинское учреждение, таков и лист ожидания. Четыре с половиной года назад, когда я возглавил центр, здесь делалось в год от двух до пяти пересадок сердца. И лист ожидания был соответствующий. Зачем включать в этот лист пятьдесят человек, если прооперировать удастся не более пяти? Для того, чтобы сделать редкую по тем временам операцию, надо было пациента периодически класть в реанимацию, выводить его из тяжелых состояний, выхаживать. Теперь же лист ожидания у нас увеличился до двадцати-тридцати человек.
- Появились новые возможности?
- Появился другой подход к трансплантации сердца. Я имею в виду использование донорских сердец. Например, если раньше считалось недопустимым использовать сердце от донора старше 25 лет, то сейчас мы используем сердце, скажем, 57-летнего человека, если у него нет поражения коронарных сосудов и оно нормально функционирует. Недавно из нашего стационара была выписана пациентка 72 лет, которой пересадили сердце 56-летнего донора. В основе этой практики - и пересмотр концепции донорства, и рост квалификации анестезиологов-реаниматологов, и новые приборы, позволяющие функцию сердца на некоторое время заместить механической поддержкой. Недавно мы провели сорок шестую в этом году операцию по пересадке сердца. Более сорока трансплантаций сердца выполняют только десять центров в Европе. Значит мы в этой десятке не на последнем месте.
- Человек с пересаженным сердцем или другим пересаженным органом считается инвалидом?
- Он получает инвалидность еще до трансплантации, когда тяжело болеет. Наша задача - реабилитировать пациента максимально, вплоть до восстановления работоспособности. И очень часто это удается. Многие пациенты, если они после трансплантации правильно лечатся, оказываются вполне работоспособными. А молодые женщины после трансплантации печени или почки могут даже вынашивать ребенка. Очень хорошо переносят трансплантацию и в дальнейшем нормально развиваются подростки 10-12 лет, которым делается родственная трансплантация печени.
- А как живой донор продолжает жить, скажем, без почки?
- Так и продолжает - с одной почкой. Когда-то в Соединенных Штатах было проведено исследование по оценке опасности попадания на гемодиализ среди людей, у которых одна почка, и среди тех, у кого две почки. Оказалось, люди с одной почкой реже попадают на гемодиализ, чем люди с двумя почками. Потому что люди с одной почкой тщательно наблюдаются, независимо от того, почему у них одна почка отсутствует.
- Качество жизни у человека, кому-то отдавшего свою почку, тем не менее ухудшается?
- Оно практически не страдает, если правильно себя вести. Другое дело, что люди, которые отваживаются на родственное донорство, должны быть достаточно зрелыми в духовном отношении и понимать, на что и ради чего они идут.
- Если живое донорство по закону может быть только родственным, то почему встречаются объявления типа: «Продам почку»?
- Вы можете что угодно на заборе повесить, но пересадка органа от живого донора, если он не является родственником пациента, категорически исключается. Если кто-то готов отдать кому-то почку, он должен подтвердить свою генеалогию документами. Во многих странах существует возможность пересадки органов от супругов или от так называемых эмоциональных доноров: дескать, я к тебе хорошо отношусь - возьми мою почку. Мы отрицательно реагируем на факты использования платного живого донорства за рубежом, когда наш человек едет, скажем, в Пакистан и там ему пересаживают почку от какого-то местного жителя. Больной не знает, от кого эта почка, не имеет представления и о том, сколь качественно сделана трансплантация. Возвращается домой и получает полный набор безобразий: инфекция, отторжение... Поэтому мы стремимся сделать трансплантацию почки массовым видом трансплантации. Чтобы за получением этой медицинской услуги людям не приходилось ездить за границу.
- Трансплантация органов - это в России еще и общественная проблема, связанная с нашей ментальностью?
- Да, это так. Иной раз приходится слышать, что, скажем, в Хорватии трансплантация хорошо пошла. Но там и населения всего три миллиона, и больниц в сотни раз меньше, чем у нас. И самое главное - европейцы правильно относятся к органному донорству, лучше, нежели наши люди, понимают его благородную суть. Здесь нужна просветительская работа.
- Как Русская Церковь относится к трансплантации?
- В целом положительно. Но считает, что прижизненное волеизъявление донора является одним нравственных оправданий изъятия у человека того или иного органа. В законодательной базе, кстати, тоже планируется прописать прижизненное волеизъявление: «Я, Иванов Иван Иванович, согласен / не согласен (нужное подчеркнуть) после смерти стать донором органов». Но при этом презумпцию согласия никто не отменяет. Если нет прижизненного волеизъявления, то действует презумпция согласия.
- Это правда, что вы не отключаете мобильный телефон во время операции?
- К сожалению, правда.
- И даже берете трубку?
- Нет, просто лежит телефон. Он звонит. Я говорю ассистентам: пожалуйста, нажмите кнопочку, дайте мне послушать. Если звонок важный, то я должен поговорить. Это потому, что я не только хирург, но и директор центра и очень много времени провожу в контактах с Минздравом. Мне нужно вовремя получать информацию. Поэтому я никогда не отключаю мобильный телефон. Ну, разве что только в самолете.
Беседовал Валерий ВЫЖУТОВИЧ.
