– Духовная сила многих героев ваших произведений вселяет гордость за наш народ, порождает желание хоть сколько-нибудь приблизиться к этой нравственной высоте, а иногда вызывает и стыд за собственную немощь. Особенно актуально звучат строки из романа «Наш маленький Париж»: «Кому понять тоску старого казака, когда он видит на месте войскового храма гнилые черные доски?» Если бы сегодня России пришлось пройти испытания, подобные революции, коллективизации, голоду 1930-х годов, Великой Отечественной войне, справились бы?
– События 1991 – 1993 годов показали, что народ не меняется. Как и в 1917 году, народ натравили друг на друга. Русские потеряли много, и прежде всего – изумительно наивную веру в царя, в Бога, в традиционный уклад жизни. Ясно, что люди могут быть разными: хорошими и плохими, великими и посредственными. Но какими были, допустим, донские казаки, которых застал Шолохов, когда работал над «Тихим Доном»? Какими были кубанцы до революции? Какими были офицеры? О домовитости, о семьях рассказывала мне Гликерия Прокофьевна Таран, казачка из станицы Пашковской.
Черты жизни были иными. Даже в житейской суете люди были степеннее, достойнее. Над всем был Господь. Утром встали, пошли в церковь, помолились, пришли, перед обедом опять помолились. А сейчас наши милые ребята-писатели не соблюдают этого. Они не знают, что такое помолиться. Изменилось и многое другое. Изменились лица. Посмотрите на старые фотографии. Изменилось чувство к своей земле. Мне трудно об этом говорить. Но я все чувствую верно.
– По мнению Валентина Распутина, главный герой вашего романа «Наш маленький Париж» – Память, по мнению Владимира Бондаренко – Любовь к людям. Как вы можете определить своего главного героя?
– Они слишком обобщают. Главных героев я просто люблю и жалею. Я люблю Толстопята, Шкуропатскую, Попсуйшапку. Я потому и выбрал их и, представьте себе, не расстаюсь с ними 30 лет спустя. Попсуйшапку (в романе) я встретил в его древнюю пору – ему было за 90. Он очаровал меня Екатеринодаром, этакой далекой сказкой, чудесным призраком утерянного бытия.
После 1956 года русские казаки вернулись на Родину. Когда один из них принес стихи, редактор журнала провокационно, почти как работник КГБ, спросил: «Что? «Беленькое» нам принесли?» Казаки понимали, куда приехали. Они были не похожи на новых, незнакомых им жителей города. Меня, помню, поражали киоскеры: как они подавали газету, щепетильно клали сдачу, протяжно отвечали на вопросы. Казалось, что они откуда-то спустились к нам. Ну да! Они вернулись домой из Парижа, вернулись туда, где никого уже из заветных екатеринодарцев не было. Старозаветная Кубань исчезла. О повседневной старой императорской России мало кто имел четкое представление.
Как-то мы поехали с Георгием Степановым, который написал роман «Закат в крови», в станицу Северскую, узнали, что там живет старик, вернувшийся через полвека из Парижа, году в 1972-м. Фока Савельевич Гетало, казак станицы Васюринской, был в Белой армии, жена оставалась здесь, она отказалась от него. Он вернулся, нашел ее, она не захотела его видеть. И мы заявились к нему. Первое, что меня поразило, – его стол. Не знаю, это французский порядок, или старомодный русский порядок, или это порядок человека, который должен был выживать в чужих условиях. И поразили его руки, ногти, лицо.
Совершенно почему-то холеная, белая-белая кожа. Это кубанец, который пережил не меньше, чем наши здесь. Все было: Гражданская война, голод, выживание в Париже и прочие тяжелые условия, гитлеровская оккупация Франции, экономические трудности... И вот поздний казак перед нами, такой изумительный Фока Гетало. Такая старая Россия. Залюбуешься!
Писателю полезна влюбленность. Без этого русский писатель не может создавать вдохновенные поэтические произведения.
– Юрий Селезнев писал о повестях «Люблю тебя светло» и «Осень в Тамани»: «Перед нами встает Отечество в органическом единстве прошлого и настоящего». Эта тема – одна из ведущих и в романе «Наш маленький Париж»: каждое слово, каждый поступок оценивается в контексте родовой памяти, в контексте истории России. Но потом – пропасть. Почти у всех главных героев нет детей, нет прямых потомков, с родственниками они связи практически не поддерживают. Все их мысли обращены к прошлому. Получается, они-то теми самыми «дедами» ни для кого не стали?
– Я чувствовал что-то такое. Исчезли целые роды кубанские, фамилии Толстопят, Поночевный, Рашпиль, Свидин и др.
Когда я работал над романом, уже ничего не было.
Сейчас, когда я пишу про матушку (она у меня из Воронежской губернии Россошанского уезда Бутурлиновской волости села Елизаветино), то ради настроения лягу и почитаю в «Биографическом словаре» Половцова, в воспоминаниях потомка Бутурлиных, как любимец царицы Елизаветы граф Александр Бутурлин перевез хохлов из Чернигова или из Черкасс в Воронежскую губернию, и основалась Бутурлиновка. И в четырнадцати верстах от нее завелись все мои деды и бабушки, а потом родилась и моя матушка Татьяна Андреевна. Эта прославленная фамилия покоится лишь в литературе. Целое кружево старинных русских родов, которые должны были бы согревать, по крайней мере, душу писателя, распустила революция. И живем без родовитого слоя – огромного накопленного веками пласта родовитости самой России! А родовитость крестьянская, купеческая – все кануло. Вырождение меня печалит.
– Виктор Иванович, в советское время поклонники «заваливали» вас письмами. Чувствуете ли вы сегодня связь со своими читателями?
– Кто вам сказал, что меня «заваливали» письмами? Такого никогда не было. Просто у меня есть читатели. Недавно мне написала одна поклонница, что до сих пор держит мою книгу на полке, периодически ее снимает… Это очень важно. Таких читателей немного. Их не могут быть миллионы, как у Анатолия Рыбакова после «Детей Арбата».
Смысл самого существования литературы – в накоплении любимых читателей, которые все вместе поддерживают своим восторгом культуру слова, значимость литературы для души народной. Да, я был одарен признанием читателей, которые (так писали мне) меня перечитывали. Мне достаточно. Если кто-то в армии носил мою книжку «Осень в Тамани» под пряжкой, спасибо ему. Засыпать с книгой, класть под подушку – такое влияние на читателя полезно.
