Рецензия на драму Педро Кальдерона «Жизнь есть сон».
Что такое барокко? Дисгармоничное искусство XVII века, противопоставленное «правильному» классицизму. Думаю, что о возвращении барочного миропонимания стоит говорить, и когда вера в гармонию (еще вчера незыблемая!) начинает трещать по швам, обнажая мрачные бездны человека, природы, самого Бога. Рациональное понимание жизни теряет свои позиции. Образы падших ангелов, чудовищ из безумных снов, нездоровых представителей рода человеческого выходят на первый план. Религиозность становится истерической, духовные поиски пролегают вдали от магистральных путей. То, что раньше существовало в специальной обособленности, теперь смешивается, образует причудливые синтезы.
Так, в романе Гриммельсгаузена «Симплиций Симплициссиус» герой одновременно слышит дивное пение соловьев и дикие крики убиваемых крестьян. Никто не хочет говорить просто. Барочный язык – это упоение сложностью, многозначностью слова, его протяженностью. Словно пока будет длиться тяжеловесная, густая от намеков речь, не закончится сама жизнь – страшная, но все-таки дорогая и единственная. И еще. Если вы «человек барокко», трудно прожить без излишеств: удушающая мягкостью мебель, изображение Медузы горгоны на входной двери, сладчайшие ликеры и беседы о тайнах существования – ваша судьба.
Испанец Педро Кальдерон – вершина барочной драматургии XVII столетия. Я представлю его главный шедевр – любимую в России и много раз переведенную пьесу «Жизнь есть сон». Все ее герои понимают: мы заброшены в страшнейший из миров. Однако закончится все оптимистически. Любовь к парадоксам – еще одна особенность барокко. В действие, происходящее в Польше, втянуты и представители Московии. Это не слишком много говорит об истории, ведь в барокко интерес к сущностям, к философским и моральным формулам значительно превышает внимание к национальному колориту.
Когда пьеса Кальдерона покинет вашу память, в ней все равно останется образ молодого человека Сехизмундо. Его отец, король Польши Басилио, веровал в астрологию. Ожидая рождения первенца, внимательно всмотрелся в звездные карты, разложил все «научные» пасьянсы и понял: его сын начнет с убийства матери, а когда вырастет, станет наказанием для отца. Ладно сам Басилио: «И станут мои седины / Ковром под его шагами» – красиво! (Перевод И. Тыняновой.) Вся Польша будет рабом у принца, больше похожего на выходца из ада, нежели на представителя власти. Медлить Басилио не стал. Младенец Сехизмундо, действительно ставший причиной смерти матери, не пережившей родов, был заточен в мрачную горную башню. Зверей и птиц, небо и травы он созерцал, людей – нет. Кроме своего тюремщика Клотальдо, который и дал Сехизмундо первичные представления о человеке и его языке. Шли годы, ничего не менялось. Только появилась цепь, сдавившая юношу. Сомнения долой: Сехизмундо – несчастнейший из людей.
При этом страдания Сехизмундо – не просто так, не только прихоть его осторожного отца. Ясно, что в образе приговоренного младенца пульсирует одна из самых темных мыслей, когда-либо посещавшая человека: худшая в мире вина – родиться на свет. Далее – совершим погружение в уже понятное барочное настроение, с помощью речевых «аквалангов» драмы «Жизнь есть сон».
Что такое человек? Скелет живой, мертвец с душой. Все небо окутано тайной, и целый мир заколдован. Тот, кто сумеет расколдовать, отсутствует. А есть ли Господь? В постоянных чередованиях снов и пробуждений он становится неуловим. В этом мире тот, кто живет, грезит. В жизни большинства людей основное время – погибшее. Кто ответит за это? Нет ответа. С первой беды начиная, ни случая нет, ни встречи, чтоб новой бедой не стали. Лучше уж спать, чем, придя в сознанье, видеть судьбы наказанье, знать, что слава – пустяк, в жизни лишь только мрак, и только в смерти – сиянье. Жизнь до того странна, что сну подобна она. И, если верно рассудим, жизнь только снится людям. Подобно тому, как цветущий миндаль: зацветет с рассветом негаданно и нежданно, и от первого дуновенья уже опадут и поблекнут розовые бутоны, его украшенье и гордость. Тяжелые нам снятся сны, очень тяжелые.
Есть ли в пьесе счастливые? «Судьба одна от века: / Нет жалости нигде для человека», – слова Росауры, знатной дамы из Московии, принесшей в Польшу свое страдание. Что с ней случилось? Некий иноземец сыграл в плохую игру с ее матерью. В память об исчезнувшем отце осталась лишь выдающаяся шпага. Именно с ней Росаура приезжает в Польшу за справедливостью. Дело в том, что девушке пришлось повторить судьбу родительницы. Она была обманута герцогом Московии с простым «русским» именем Астольфо. Он обещал вечно любить и жениться, но вместо этого отправился в соседнюю страну заключить выгодный брак, который под его властью соединит московский и польский регионы. Росаура приехала разобраться: вернуть или отомстить. И тут повстречала отца, который узнал давно подаренную шпагу. Как нами играет судьба! Какие превращения готовит!
Признаемся, читать «Жизнь есть сон» – дело не самое легкое: некоторые монологи, отягощенные темными аллюзиями, длятся по две страницы; события скачут так, что иногда даже о Сехизмундо забываешь.
Но быстро вспоминаешь. В обострившейся борьбе за власть король Басилио принимает интересное решение: освободить Сехизмундо и внимательно посмотреть за его действиями. Обманули звезды или все подсказали верно? Испивший сонного напитка, многолетний страдалец (он же, напомним, законный принц) очнулся в дворцовых покоях, окруженный слугами, наделенный властью. Он начинает ходить по территории свободы, сопоставлять то, что было, с тем, что стало. Постепенно узнает причины изначальной тюрьмы и случившегося избавления. Благодарит? Наоборот. Ему горько за утраченные годы. Так горько, что хочется мстить. Один слуга уже перелетел через балкон. Смерть обещана тюремщику Клотальдо. Сехизмундо так понравилась Росаура, что вряд ли нравственные законы сумеют остановить похотливого пленника, на этот раз проснувшегося во власти.
Навстречу с горечью и пониманием выходит отец Басилио. Он отказывается подарить объятия своему сыну. Но разве так уж дерзок ответ Сехизмундо?
«Прежде без них я жил / И дальше прожить бы мог. / Если отец так строг. / Что меня вдалеке растил / И, ненавистью горя, / В душу мою не веря, / Выкармливал, словно зверя, / Воспитывал как дикаря / И жизнь у меня отнимал, / То как могу ожидать я / Отеческого объятия / От того, кто мне смерти желал?»
Посвященные собеседники намекают новому тирану: принц, а вдруг и это только сон? Раньше ты грезил в одинокой темнице. Теперь спишь при шпаге и рабах. Технологи экспериментального пробуждения знали, что говорили: снова Сехизмундо открыл глаза в горной башне. Счастье, едва успевшее согреть душу (и тут же ее заморозить), исчезло. Цепи, одиночество, темнота, сквозь узкие оконца – чужая жизнь растений, зверей и звезд.
Окончательно озлобился? Стал биться головой о стену в поисках смерти? Нет, замер в окончательном удивлении перед необъяснимым бытием, из пленника и тирана превратился в метафизика:
«Мне же снится, что много лет / Я в железные цепи закован, / А раньше снилось, что очарован, / Видел я свободу и свет. / Что это жизнь? Это только бред. / Что это жизнь? Это только стон. / Это бешенство, это циклон, / И лучшие дни страшны, / Потому что сны – это только сны, / И вся жизнь – это сон».
И тут в башню врываются солдаты. Они не захотели власти варяга из Московии и решили в очередной раз пробудить местного принца, сделать из него законного короля.
Снова грезить властью? Сехизмундо не в восторге. Формула «жизнь есть сон» стала его персональной религией. В чем ее суть? Сны должны быть добрые. Надо перестать играть гордыней и страстями. Человек должен всеми силами длить то сновидение, в котором он восходит по лестнице праведности. Все настолько переменчиво и бесконтрольно, что у нас лишь одна задача – стремление к свету. Его так мало в большинстве снов. Хорошо ли сделан мир? Трудно сказать. Но теперь, вновь вернувшись к власти, Сехизмундо милует и радует, он вместе со своим бывшим тюремщиком, и нет никаких претензий к отцу. Решаются все вопросы. Несчастная Росаура вернула честь, у нее есть законный муж.
«О вечности надо помыслить: / Это – нетленная слава», – говорит Сехизмундо. Не Будда ли писал пьесу Кальдерона? Ведь это индийский мудрец 25 веков назад учил, что жизнь есть страдание, и один наш страшный сон сменяется другим страшным сном. Будда говорил о пробуждении – о нирване. Это совсем не рай, это абсолютный финал самого последнего сновидения, после которого чистое сознание уже не возвращается в мир мыслей и тел. Кальдерон не был знаком с буддийскими текстами, но дух Сиддхартхи Гаутамы витает над его знаменитой пьесой.
Впрочем, читая «Жизнь есть сон», сталкиваешься со многими интеллектуальными аллюзиями. Не похож ли Сехизмундо на Эдипа, которого отец, гонимый плохими предсказаниями, обрек на смерть? Не решает ли кальдероновский принц проблему Гамлета? Не в себе ли нужно копаться до обнаружения внутренней могилы, не местью заниматься, а переместиться в сон, где ты и есть добрый король? Нет ли здесь особого барочного христианства, которое не обряды творит, а учит лучшим снам о нас самих? Если в этой пьесе есть Христос, то он говорит: насколько же сон о добром человеке красивее сна о мстительном звере!
Услышим последние слова Сехизмундо: «Что дивит вас? Что изумляет, / Если был мой наставник – сон, / И сильно я опасаюсь, / Что вдруг проснусь, оказавшись / Снова в глухой темнице? / А если так не случится, / То ведь присниться может. / И вот я пришел к тому, / Что все-то счастье людское / Проходит, как будто сон, / И его упустить не хочу я, / Пока мне оно причастно. / Молю вас простить за ошибки, / Ибо прощать благородно / И свойственно человеку».
Спите, господа, спите. В правильном сне обретаете добрый путь, избавляетесь от вредных привычек. Барокко предупреждает: пробуждение опасно для вашего здоровья.
Что такое человек? Скелет живой, мертвец с душой. Все небо окутано тайной, и целый мир заколдован. Тот, кто сумеет расколдовать, отсутствует. А есть ли Господь? В постоянных чередованиях снов и пробуждений он становится неуловим.
Цитаты
Что жизнь? Безумие, ошибка.
Что жизнь? Обманность пелены.
Сегодня, так как ожидаютМеня великие победы,
Да будет высшею из них
Победа над самим собою.
