Рецензия на роман Вирджинии Вулф «На маяк».
Если после знакомства с романом Вирджинии Вулф «На маяк» (1927) прошло лет 15, вспоминается следующее. Многодетная английская семья живет на берегу холодного моря. Есть гости – такие же интеллигентные, как сами хозяева. Все много говорят, но как-то странно: не вслух, правильно выстраивая понятные слова, а внутри себя, словно речь бесконтрольно воспроизводится сознанием. Детям хочется сесть на лодку и поехать на маяк. Но не складывается – стабильно плохая погода. Прошли годы, многие умерли. Поэзия разрушающегося дома и пустынного моря спокойно перешагивает время. Те, кто остался, не испытывают радости, не отличаются надеждой. Они снова вблизи маяка. Воспоминания о тех, кто ушел, тянут на дно. Это не дно моря, это глубина самого себя. Вроде бы отец, сын и дочь высаживаются на том острове, где все еще посылает лучи старый соратник мореходов.
Слышу голос читателя-классика: «Безобразен и бесчеловечен ваш модернизм. Одни понты – больше ничего! Прочитаю две страницы, понимаю: полторы уже забыл. Чтобы как-то контролировать происходящее, надо вгрызаться в каждую строку, заучивать ее. А что, собственно, происходит? Да и с кем? Упоминается миссис Рэмзи. Ясно, что она мать восьми детей, потом умирает. У нее есть муж – нудный философ, остается жить. Пересказать можно? Нет. Хотели поехать на маяк, но вяло хотели.
Автор ввинчивает свои камеры в мозг малоинтересных героев, чтобы самые разные мелочи цеплялись за нас на каждой странице. Видно, что всем персонажам не очень хорошо. Но почему плохо, категорически непонятно. Специальной красоты густых слов много, но это холодная прелесть ярких безделушек. Ни социальных проблем, ни политических, ни четких конфликтов, ни развития характеров. Постепенно нарастает пессимизм, но он какой-то пипеточный, как дождливый день, нарисованный старой девой.
Автор-женщина довольна собой, потому что любую пролетающую в голове глупость поймать может, отяготить нас ею. Но не дано Вулф ни цельные истории рассказывать, ни эпоху показывать, ни сердце человеческое трогать. Главный герой – недостижимый маяк, щупающий холодными лучами комнаты распадающегося дома. Если это модернизм, то цель у него одна – затуманить мозги мнимой красотой, заставить думать о героях, которые так и не появились. Стучит по голове, как дятел. Не мое!».
Поначалу расширяющиеся мелочи не дают состояться цельной истории. Есть опыт встречи с такими книгами или нет, протестуешь: «Да зачем мне эти детальки чувств, скрипящие в голове придуманных персонажей?» Вулф видит в читателе не потребителя горячей информации, а элитарного собеседника. Он не только марширует на плацу собственного мозга, двигаясь от одной банальности к другой, но еще и желает быть поэтом – поэтом, не нуждающимся в записи стремительно рождающихся и исчезающих образов. Модернизм ценит «поток сознания», предлагает самому научиться находиться в нем, извлекать красоту и смысл.
«…Молчать, быть одной. Всегдашнее – хлопотливое, широкое, звонкое – улетучивается; и с ощущением праздника ты сокращаешься до самой себя – клиновидная сердцевина тьмы, недоступная постороннему взгляду… У всех, наверное, есть это чувство – что наша видимость, признаки, по которым нас различают, – пустяки. А под этим – тьма; расползающаяся, бездонная: лишь время от времени мы всплываем на поверхность, и тут-то нас видят» (перевод Е. Суриц), – так мыслит миссис Рэмзи, пожалуй, самая заметная героиня романа. Около 50 лет, восемь детей, миссис Рэмзи пребывает где-то между счастьем и печалью, состоявшейся судьбой и будущей кончиной, между бытовыми проблемами и философскими погружениями.
.
Вулф видит в читателе не потребителя горячей информации, а элитарного собеседника. Он не только марширует на плацу собственного мозга, двигаясь от одной банальности к другой, но еще и желает быть поэтом – поэтом, не нуждающимся в записи стремительно рождающихся и исчезающих образов
.
«Перед нею лежало огромное блюдо синей воды; и маяк стоял посредине седой, неприступный и дальний; а направо, насколько хватало глаз, сплываясь и падая мягкими складками, зеленые песчаные дюны в колтунной траве бежали-бежали в необитаемые лунные страны», – такие созерцания превращают мать семейства в сознание, качающееся на волнах всеобщей неоднозначности. Она возле мужа, она дорожит им. Она где-то между любовью и почти незаметным презрением к нему, между желанием пожать его руку и неожиданно отвернуться…
Мистер Рэмзи – само напряжение: «… шагал один по этой улице, окутанный одиночеством, как своей естественной аурой». Она – идеальная модернистка – способна плавно уходить от самой себя, переливаться в свободные формы своего хотя бы временного отсутствия. Он – нет. Все ли я успел прочитать? Все ли я сумел написать? Высочайшего ли качества мое профессорство? Умру, умру ведь, как долго будут помнить, сколько лет будет длиться мое посмертное почитание? Да и еще… Всегда ли смогу прокормить восьмерых детей? Достаточно ли любит меня жена? А если не было бы Шекспира, стоял бы мир так же или нет? С мистером Рэмзи – книжником и фарисеем модерна – трудно. Сын Джеймс желает ему смерти, ведь отец постоянно пророчествует о плохой погоде. Значит, опять не добраться до маяка. Миссис Рэмзи – совершенный поток сознания. Мистер Рэмзи – поток сознания, отравленный эгоизмом и суетой.
Еще одна пара – одинокая художница Лили Бриско и элегантно стареющий вдовец Уильям Бэнкс. Они – на пути друг к другу: «… И, словно двинув рукой, он задел груз ее постепенно копившихся впечатлений, все они вдруг опрокинулись и хлынули на нее ливнем чувства. Это – первое. А потом, как сквозь дымку, проступила суть мистера Бэнкса. Это – второе. Ее пригвоздило остротою догадки: да это же строгость; и доброта. Я безмерно вас чту (говорила она без слов), вы не тщеславны; внутренне независимы…»
Надо признать, личность у Вирджинии Вулф усложняется так, что почти исчезает. Мы – читатели – ловим не героев, не образы, а свои едва заметные реакции на них, словно внутри – куда мы попали – ловят только то, что никогда не могут поймать. И при этом можем задуматься и спросить: а как быть с нами? Мы – для других или в самих себе – открытая книга для легкого чтения или зашифрованный манускрипт? И никогда не сделать о нем последнего суждения. Как бы мы ни были просты, в нашем потоке сознания со скоростью света летают непознаваемые метеоры. Ты не закончен. Я не закончен. Все мы до конца подвижны, недоступны приговору самого последнего суда.
.
Слышу голос читателя-классика: «Безобразен и бесчеловечен ваш модернизм. Одни понты – больше ничего!.. Ни социальных проблем, ни политических, ни четких конфликтов, ни развития характеров. Постепенно нарастает пессимизм, но он какой-то пипеточный, как дождливый день, нарисованный старой девой. Автор-женщина довольна собой, потому что любую пролетающую в голове глупость поймать может, отяготить нас ею…»
.
Лили и Уильяму не быть вместе. Не знаем почему – просто не быть. Не жить миссис Рэмзи – она умерла. Погиб, взорванный Первой мировой ее сын Эндрю. Умерла первыми родами дочь Пру. «В чем смысл жизни? Вот и все. Вопрос простой: вопрос, который все больше тебя одолевает с годами. А великое откровение не приходит. Великое откровение, наверное, и не может прийти. Оно вместо себя высылает маленькие вседневные чудеса…», – мыслит Лили Бриско, оказавшаяся невдалеке от маяка десять лет спустя.
Маяк – это внешний свет. Конечно, он важен в романе, манит к себе до конца. Но это тусклое мерцание внешнего, к тому же рукотворного сооружения. Насколько у Вулф ярче свет сознания, в котором детали чувств вырастают в замки! Открываем одну дверь, тут же не без труда одолеваем следующую… Нет масштабных героев, решающих проблемы войны и мира.
Есть специальный героизм стоящего на месте или неторопливо идущего по берегу человека. Он слышит, видит и думает. Его слышат, видят, мыслят о нем. Вроде это пустота, ведь практически ничто из потока сознания не просачивается в мир поступков. Но это действительно яркая пустота. В ней невозможны повторы. Случаются озарения. Это повседневный героизм человека, обреченного плыть в волнах всевозможных восприятий. Вирджинии Вулф интересны наши обрывочные реакции. Узловые идеи, глобальные конструкции ума ее не занимают. Оставьте, мол, человека в краткости и драматизме его дней. Он слишком недолговечен, чтобы обрасти панцирем, который следует описывать словами без альтернатив.
С чем мы имеем дело в этом странном модернизме – с демократической всеядностью подсознания («напишем обо всякой шелухе!») или с аристократическим умением быть и чувствовать там, где нас обычно нет? Не могу сказать, что в романе «На маяк» царствует высокое. Скорее, здесь внимательно относятся к неочевидному. А меланхолическое отрицание общественной суеты, конечно, присутствует. Автору гораздо интереснее неожиданный вид, открывшийся не слишком талантливой художнице, чем сцены Первой мировой войны или очередная забастовка британских рабочих.
Идет распад рационального начала в человеке при появлении внутри другой, серьезно оснащенной камеры. Стандартный объектив, доведенный до совершенства всемирным искусством, покажет нам, как одна пара любит друг друга, а у другой пары – серьезные проблемы. Но объектив модерна нацелен на другое: на текучесть, неуловимость и туманность таких устойчивых понятий, как «дружба» и «любовь». Вулф не готова признать, что одно и то же чувство постоянно развивается над нами, как флаг над правительственным зданием. Вулф слышит в нас то, что мы почти никогда не говорим вслух, закрываясь стандартной фразой. Снимая проблему ясным словом, которое не способно справиться с шелестом, защищенным нашей оболочкой.
Иногда – словно в нестандартной эпитафии – звучит сознание ушедшей миссис Рэмзи: «Зачем детям расти? Никогда они не будут так счастливы… Нахожу штуку, именуемую жизнью, страшной, коварной, то и дело готовой накинуться из-за угла… Бог такой мир сотворить не мог… И опять она почувствовала себя беззащитной перед лицом старого неприятеля – жизни». Какой-то заплутавшийся трагизм беспокоит автора. Вот, думаешь, еще страница, и скажет английская писательница страшные слова о людском существовании, построит для нас философию общей тьмы. Маяк, который не спасает… Луч, равнодушно обшаривающий запущенные комнаты… Но пессимистическая точка не ставится. Правда, она возникла в смерти самой Вирджинии Вулф. Прекратив борьбу с усиливающимся безумием, она ушла в воды реки Уз.
Испытание модерном пройти интересно. Если кого-то смущает его вроде бы антихристианский дух, посмотрите на постоянное усложнение представлений о том или ином человеке у Вулф, на ее желание простить. Она понимает, насколько ограниченным будет итоговое суждение о нашей душе, как исказит оно наш внутренний облик. Модернизм бьет по голове, сердит нас, любящих целостные истории, рассказы с завязками и развязками, с ясными моральными подмигиваниями. Любить модернизм совсем необязательно, читать его тексты трудно. Бывает, что и нудно. Но стоит помнить: прежде всего, модерн бьет по голове, желающей превратить мир в кожаный мячик, которым так удобно жонглировать натренированной ногой.
___.___
ЦИТАТЫ
- Девушка более одинока, чем юноша. Никого не интересует, что она делает. От неё ничего не ждут. Люди не слушают, что она говорит - разве если она очень красива...
- Когда женщина думает о мужчине, никого уже не возмущает думающая женщина.
- Вот так сочиняем за людей подобные сценки, и это у нас называется их "помнить", "знать" и "любить".
- - Нет такого предательства, такой низости, на какие этот мир неспособен, она убедилась. Счастье не вечно, она убедилась.
- Иллюзия для души - как атмосфера для земного шара. Разбейте этот нежный воздух - и растения погибнут, померкнут краски.
- Иногда ей просто хотелось остановить кого-то на улице, кого-то хорошего, доброго с виду, и сказать: "Мне плохо".
