Григорий Данской – автор и исполнитель песен на свои стихи и музыку. Родился в городе Чусовом Пермской области (1971 г.), окончил филфак Пермского государственного университета, с 2010 г. живет в Москве.
На сцене выступает с 1994 года. С 2003-го по 2010-й играл в составе ансамбля «Пятый корпус», являлся одним из основных авторов коллектива.
Записал 15 альбомов, из них восемь – сольных.
-За разговором перед концертом ты назвал авторскую песню кустарным жанром. Признаешь себя любителем?
- Авторская песня – это такой hand made: сочинитель предлагает слушателю свой продукт из первых рук. Потом у этого продукта могут быть исполнительские варианты – эстрадные или фольклорные, песни Высоцкого и Окуджавы могут спеть Тамара Гвердцители, Елена Камбурова или Борис Гребенщиков, но сначала автор все сделал сам, именно в этом смысле его ремесло кустарное, но в такой кустарности нет ничего дурного.
- В феврале на твоем концерте в Краснодаре было 50 человек, тесный круг. Тебе это нравится?
- В принципе, хотелось, чтобы слушательский круг был шире. Я просто знаю, что у этого жанра есть более широкая аудитория. Задача в том, чтобы грамотно и толково собрать вместе людей, которые хотят это слышать и которые могли бы контактировать друг с другом вокруг песни.
- Ты имеешь в виду, авторской песне, твоей песне, как отрасли шоу-бизнеса, не хватает профессионального менеджмента? Но еще несколько лет назад менеджеры были, барды собирали большие залы. Что произошло?
- В большинстве случаев организация концертов и фестивалей авторской песни строилась и строится по сей день на энтузиазме конкретных людей. Менеджеры существуют в бизнесе, бизнес должен приносить прибыль. А авторская песня упорно не хочет становиться бизнесом.
- Книги продаются, картины продаются. Какие проблемы с авторской песней?
- Авторская песня не продается, а русские не сдаются. Это не проблема, это, может быть, наоборот, ее секрет? В чем загадка русской души? В чем загадка авторской песни? Не продается. (Смеется). Был же этот древний спор: что такое авторская песня, как отличить, где она начинается и заканчивается, в чем ее основная родовая черта. Теперь мы знаем. Авторская песня плохо продается.
- Успешные проекты все-таки были. «Песни нашего века», например.
- Да, «Песни нашего века», автор-исполнитель Олег Митяев … Но, надо признать, таких явлений в жанре – единицы.
- Что скажешь о проекте Григорий Данской?
- Некоммерческий.
- Знаешь, 10 – 12 лет назад, когда ты жил в Перми, у тебя был агент, твои концерты собирали залы, ты играл с группой «Пятый корпус», карьера выглядела многообещающе.
- Ну, может быть, кому-то мой проект и мог показаться коммерческим. В перспективе. В действительности я никогда не занимался «карьерой» и у меня не было «агента» – не будем никого вводить в заблуждение. Все отношения с теми, кто мне содействовал, строились на чистом энтузиазме. Просто у людей заканчивается один этап жизни, начинается новый, энтузиазм переходит в другое русло. Да и сами концерты и фестивали авторской песни за последние годы поменяли свой характер. На многие фестивали я езжу регулярно и ежегодно. Из них самый крупный – Грушинский. Там появляются новые имена. И это всегда интересно – мне нравится.
- А что не нравится на современном Грушинском?
- Не нравится как раз то, что не меняется: массовая гулянка, идущая параллельно фестивальной программе. Это, увы, всегда происходит с нашим народом, когда его скапливается слишком много в одном месте. В нулевых вроде бы мог появиться более креативный (ну, или более профессиональный) формат таких событий, но он не закрепился. И, потом, всегда возникает вопрос: куда двигаться дальше, чем эта «альтернатива» будет отличаться от «мейнстрима»?
- В нулевые Грушинский фестиваль собирал до 350 тысяч человек. Последние годы интерес к жанру падает – чем дальше, тем сильнее. Что на это все-таки влияет, ну, помимо того, что авторская песня не продается, она ведь и раньше не продавалась, но была популярна?
- Честно говоря, для меня не было важным сформулировать, почему авторская песня перебралась из залов снова в квартиры. Это случилось даже с теми, про кого мы предполагали, что они-то будут собирать всегда. Могу только гадать, насколько в этом поучаствовал интернет, новые медиа, новое мировоззрение. Большого молодежного всплеска в авторской песне, который смог бы обеспечить новый эффект массовости, я сейчас не вижу. Изменилось бы что-то, если бы в нулевых жанр реализовался более полно в официальной культуре? Если бы этот продукт был хорошо записан, подан, попал в эфир? Мы не знаем. Этого не произошло. Так что, наверное, авторская песня просто не поняла в свое время, как жить по законам рынка или зачем.
- Рок ведь тоже утратил былое влияние, осел в клубах. Молодежь слушает рэп.
- В случае с роком есть некоторая поколенческая привязка. Он просто стал музыкой сорокалетних, а сорокалетний человек уже думает, как ему более эффективно провести свой досуг, хочет ли он идти на рок-веселье, нужно ли ему это. Авторская песня включает в себя больше поколений артистов и слушателей, это многосоставный организм, поэтому там история другая.
Я сам – из рок-поколения. Но что из того, от чего меня когда-то трясло, я бы хотел сейчас слушать? Да почти ничего. Есть, конечно, какие-то вещи, которые с тобой. Но не потому, что это рок, а потому, что это делает тот или иной человек, творческая личность, и мне интересно, что он пишет, что говорит. А в каком жанре он это делает, мне не важно.
Рок – это было шумно и молодо. Вокруг него собирались тоже шумные и молодые, и, соответственно, нас было много. А сейчас, может быть, и не хочется шума. Не ищешь там истин и себя самого, не ищешь пищи для ума и души. Скорее, наоборот: туда, где шумно, ты не идешь. В конце концов, обо всем многолюдном можно прочитать в новостях.
- Что ты думаешь о растущей в России рэп-культуре?
- Рэп мне интересен как альтернативная форма поэзии, но… Я некоторое время отсматривал в интернете рэп-батлы. Все это назвать поэзией можно с большой натяжкой. Пару лет назад я вел мастерскую в детско-юношеском бард-лагере, и ребята слушали Оксимирона, только-только вышел сингл «Город под подошвой». Меня заинтересовало. Действительно, плотный текст – я стал смотреть, что еще есть у этого автора и что есть в этом жанре сейчас вообще. Оксимирон, наверное, самое интересное явление в нашем рэпе. Это одаренный человек и явление поэтического характера. Стал бы я слушать его еще? Ну, может быть, и стал бы. Я же прослушал несколько раз его альбом «Горгород». Но, с поэтической точки зрения, это не так уж и сильно. И этого мало. Это незрелые тексты, в которых что-то светится. И из этого могло бы что-то вырасти в литературном плане, но, думаю, не вырастет и не разовьется, потому что сейчас Оксимирон уже на максимуме своей популярности, уже на вершине, уже собирает стадионы.
- The Beatles росли, хоть и собирали стадионы.
- Ну, может, и стоит пофантазировать, что у русского рэпа есть шанс выйти на уровень Маяковского, потому что, по большому счету, рэп по-русски – это Маяковский. Как-то ради эксперимента я взял три фрагмента: из текстов Дельфина (тоже вариант альтернативного репа), малоизвестное стихотворение Маяковского и отрывок из Бродского. У меня было что-то вроде лекции для тех, кто интересуется песенным творчеством, и я предложил слушателям определить, какой из трех фрагментов – рэп. Чаще всего люди видели рэп в тексте Маяковского, кто-то указывал на Бродского.
Почему Оксимирон не может как Beatles? В том смысле, что, чем успешнее, тем круче? Я здесь имею в виду литературную сторону, а не музыкальную, не шоу. В западной популярной культуре мы имеем огромное количество выдающихся музыкальных и даже поэтических образцов, при этом коммерческий успех там – это ментально хорошо. У нас понятие «поп-культура» ущербно, успех – это подозрительно. Наша поп-музыка – это просто попса, нечто, граничащее с безвкусием и пошлостью. От такого очень сложно двигаться к большому искусству. У такого мгновенно появляется шанс стать чем-то вульгарным. Достаточно включить телевизор, чтобы убедиться. Поэтому я не знаю, все ли у Оксимирона впереди. Станет ли он Маяковским.
- Востребованность теряет и фольклор. Конечно, государство инвестирует в национальную культуру, поддерживает коллективы, но простые люди просто редко поют, даже дома за столом. Исчезает сама потребность совместно петь?
- Ну, выводы делать рано и приговоры выносить, что все вымирает и все плохо. Хотя вообще, тенденция к утрате песни у людей есть, наверное.
Я ехал не так давно в поезде, рядом сели ребята: как я понял, геологи – на практику. С собой они взяли гитару, но парень, ответственный за эту гитару, все не мог допеть ни одной песни до конца, начинал то и это, от классики авторской песни до группы «Чайф», потом что-то поновее из области русского рока и поп-рока и даже вообще попсы – такой винегрет.
Но главное и самое печальное, что у него получалось исполнить, в лучшем случае, один куплет, а в компании ему никто подпеть, подсказать не мог. В том же купе ехал мужчина за 60, который попросил гитару и совершенно неумело, но, тем не менее, вполне сносно спел песню Визбора «Милая моя» от начала до конца, три куплета. Молодняк посмотрел на него, как на мастера: он знает песню! Это, конечно, повышает ценность человека... Ну, если так подумать, то спеть песню – большое дело.
- Группа «Ленинград» – вот у кого сегодня высокий рейтинг. Как и рэп-исполнители, она развивала свое присутствие в медиа-среде через интернет. Как ты думаешь, почему такое отвязное песенное явление стало народным, потеснив попсу?
- Ну, просто есть артисты, которые обладают харизмой. Это дар. Группа была в достаточной мере популярна и 15 лет назад. Как раз «народным» это явление было тогда. Группа смогла актуализоваться сейчас, но в этой актуализации есть не только момент предложения, но и момент спроса. Изначально «Ленинград» – это, безусловно, маргинальный пласт. Почему сегодня вся эта матершинная дурь выходит в лидеры нашего шоу-бизнеса – вопрос и к нам. Группа «Ленинград» уже достаточно представлена и в телевизоре тоже, Шнуров что-то там рекламирует. Если это становится мейнстримом, можно уже насторожиться.
Людям нравятся песнопения достаточно простые, типа шансона, да еще с диким, животным драйвом. Сергей Шнуров создал героя, который, с одной стороны, типа как все – может забухать, выругаться, легко устраивает выходки, которые мы себе не позволяем (или же позволяем, напротив). И есть второй план – цельная творческая личность со своим содержанием, которой есть вроде бы что сказать.
- И что он нам говорит?
- Что же нам говорит Шнур? В Питере – пить. М-да. Хороший совет. (Смеется). Шнур привлекает тем, что не просто провокатор, а как бы человек с отсутствием лицемерия, который как бы позволяет себе быть честным. Я говорю «как бы», потому что искусство – это такая область, где ты постоянно на грани игры и жизни «всерьез». И Шнур тоже играет своего героя. А людям нравится, когда весело, разухабисто, задорно, когда можно отпустить то, что держишь в себе.
- Ты сам используешь те же приемы: герой многих твоих песен – тот чувак, который сидит в тюрьме или в подъезде, и одновременно тот, который окончил университет и наблюдает за первым. Этот «шансон-репертуар» исполнял в разухабистой манере ансамбль «Пятый корпус», с которым ты несколько лет писал альбомы и гастролировал.
- Да, «Пятый корпус» одно время развивался с оглядкой на «Ленинград». Какое-то время и я потолкался на этой площадке – постстуденческого шумового действия, под которое все пели и прыгали на сцене и в зале. В определенный период у «Пятого корпуса» был даже любимый альбом «Ленинграда», мы всегда слушали его в дороге – «Маде ин жопа», такой, как туалетная бумага, розовенький, начала нулевых годов.
Но в итоге я вернулся в камерный жанр, а «Пятый корпус» стал развиваться в другом направлении. За несколько лет шумового музицирования я немного устал от ора и шума и почувствовал, что меня начинает раздражать подвыпившая толпа, скандирующая инвективные строчки песни про Деда Мороза, хотя песня, на самом деле, далеко не одномерная. Всегда есть какое-то количество людей, которые приходят на мой концерт, потому что ждут, что будет весело, как когда-то было с «Корпусом», или они обнаружили в сетях контент, который обозначен как «Данской&Пятый корпус». Но если не рассматривать эти случаи, а так, по-серьезному, говорить о зрителе, то зритель на моих концертах делает определенную внутреннюю работу, и я пока еще не устал заставлять его совершать этот труд.
- На каких артистов ты покупаешь билеты сам?
- Последний раз – на Damien Rice, это ирландский автор и исполнитель, который играет на многих инструментах, но дает концерты и в бардовском ключе: микрофон и гитара. Без всяких эффектов, примочек, процессоров.
- На кого еще?
Еще раз на Damien Rice, правда, уже в США. На самом деле, я очень редко хожу на концерты. В Штатах я еще ходил по билетам на инди-группу Beirut, которая мне нравится со времен их Gulag Orkestar и Elephant Gun.
- В какие страны тебя приглашали с гастролями?
Я выступал в Германии, Израиле, Франции, трижды приезжал в США. Чаще всего там либо квартирники, либо концерты в небольших клубах или кафе. Ну и фестивальная история. Эти выступления собирают тех, для кого Россия – это родина, кому важно не потерять ощущение. Эмиграция ценит возможность оказаться вместе, вокруг того искусства, смыслов и языка, который ей дорог. Эти люди во многом остались в той точке, из которой уехали, и слушают тебя так, как когда-то слушали в 90-х.
- Псевдоним «Данской» – это ведь не про прописку? Ты из Перми, живешь в Москве.
- Я вырос в Пермском крае, при этом корни мои – хоперские казаки.
- Отрабатываешь в творчестве тему рода?
Ну, видишь, сочинил песню про атамана Платова.
- Не думал сделать «казачью» программу?
В этой теме есть персонажи и события, которые меня притягивают. Но вообще, не обязательно петь про нагаечку, чтобы выразить то, что в тебе сидит. У казачества как явления есть дух и есть история. Дух диктует повадку, способ выражения, творческую манеру. Казачество – это воля? Воля, способная перейти в своеволие и требующая особой огранки.
В детстве меня отправляли на лето к родным – в Волгоградскую область. Из Чусового в Урюпинск. С Урала на Дон – это как попасть из холодной купели в горячую ванну. Лето я помню всегда жарким. И у человеческого общения был тот же градус: люди эмоциональные, интонационно щедры до наглости, речь экспрессивная, яркая. На Урале люди более интровертны. Урал – это демидовские заводы, жесткое давление на человека, несвобода. Это край ссыльных, лагерей, зон. Руда, металлы, магнитные поля. Так что немногословность, угрюмость, тупая непробиваемость в людях на Урале – это как защита от внешней, весьма неприветливой среды.
- Сам ты чувствуешь себя носителем уральской содержательности?
Я человек с «надсадой», как говорят в некоторых местах на Урале.
- Тебе много приходится гастролировать по стране?
Я езжу по стране регулярно. Есть традиционные гастрольные маршруты: Поволжье, Урал, северо-запад. Гастроль по югу у меня в первый раз. Разведка боем. Таганрог – Ростов – Новочеркасск – Краснодар – Астрахань.
- Аудитория в регионах отличается?
Отличается. В Краснодаре публика достаточно молодая. У авторской песни сейчас чаще возрастная аудитория. Краснодарская аудитория деликатная и довольно сдержанная, но я почувствовал идущую от нее энергию. Большая часть песен была абсолютно нова для слушателей, я приезжал в ваш город с концертом последний раз 10 лет назад.
В одном городе люди расположены к коллективному пению, общению, предпочитают напевный материал. В другом приходят именно на поэтическую песню, в первом ряду у них слово. Это мне ближе, потому что я сам понимаю жанр авторской песни как текстоцентричный, сам ориентирован на Галича, Окуджаву, Высоцкого. И из ныне живущих мне интересны те авторы, которые создают не просто тексты, а песенную поэзию.
- Каких поэтов ты читаешь?
Бродского, время от времени возвращаюсь к Пушкину и Лермонтову, Тарковскому и Штейнбергу, время от времени – к поэтам, которые меня интересовали в моем университетском прошлом: поэты-метафористы Иван Жданов, Алексей Парщиков, Ольга Седакова. Из своего поколения – Борис Рыжий, с которым мы поддерживали дружеские отношения. Но в случае со стихами Бориса – это как пересмотр старых фотографий, словно в них можно найти еще что-то, что было упущено.
- 10 лет назад ты гораздо реже готов был называть свое творчество авторской песней. А сейчас тебе приятно говорить «я – бард»?
- Мне приятно. Я перестал пугаться этого названия. Высоцкий, говорят, недолюбливал это определение и предпочитал словосочетание «авторская песня». Вообще, Высоцкий – это тот сочинитель, которого не стыдно поместить на знамена и у которого есть чему учиться в сценическом и поэтическом плане. По моему ощущению, я являюсь артистом в жанре авторской песни в большей степени, чем многие люди, которые стали содержимым бардовского направления. Вообще, сегодня бардовское сообщество включает в себя очень разных артистов – и тех, кто работает на грани фолка, фолк-рока, и на грани джаза или эстрады.
- А ты на грани чего работаешь?
- Я, на самом деле, тоже включаю в себя эти элементы.
- На концерте в Краснодаре ты показал лирику, рок, фольклорные стилизации: мексиканскую, цыганскую, пуэрториканскую, строевую донскую песню, русские скоморошины. Во втором отделении был – что это было? моноспектакль-мюзикл? – «Левша» по повести Николая Лескова. Твое выступление больше похоже на театральный выход, нежели на концерт авторской песни.
- Я тут не первопроходец. Мы знаем творчество Юлия Кима, который написал немало песен к спектаклям и фильмам и даже пьесы в песнях. Знаем Виктора Луферова, который тоже был человек-театр и живо откликался на все песенные жанры.
- Я об этом и говорю: ты создаешь профессиональный материал, но реализуешь его по любительским каналам, пользуясь сетью бардовских фестивалей и клубов. Для широкой аудитории, которая видит твою афишу в «ВКонтакте», ты – тот парень с гитарой у костра. Это комфортно для тебя, создающего более сложный продукт?
- Никакого дискомфорта я не испытываю. Образ барда в свитере, который исполняет песни про лыжи и палатки в разных тональностях, не попадая ни в одну из них, однажды все-таки уйдет. Он до сих пор бросает, конечно, свою дымную тень на жанр. Да Бог с ним. Даже если не уйдет, не вижу в этом катастрофы. Я не большой любитель пения у костров по типу «гитара по кругу». Если мне и людям моего склада удастся обратить взгляд слушателей на другие образцы жанра, я буду в достаточной степени удовлетворен.
- Но ты сам начал писать песни про горы!
- Это произошло естественно. В течение нескольких лет я приезжаю в альплагерь «Актру». На второй год у меня стали появляться песни, которые вошли в этот алтайский цикл. Они простые. Мне хотелось, чтобы они были простыми, чтобы их могли петь люди без особой гитарной и вокальной подготовки. Если их будут петь в «Актру» и они приживутся там как народно-альпинистские песни, это будет для меня большой удачей.
Все это, безусловно, хоженая территория, но прикосновение к традиции – вещь важная. Оказывается, все то, что мы приписали бардовской песне, расхлябанность под водку и тушенку – это мутная пена бардовских фестивалей. Альпинистские песни – это совсем другие костры, не каэспэшные. Я понял, что, несмотря на, казалось бы, уже приевшийся мелодический, гармонический и лексический арсенал, в жанре альпинистской песни есть нюансы, которые я пока не могу даже описать, какие-то тонкие, интонационного характера вещи. Есть такое явление, назовем его авторским дыханием, которое очень сложно записать или сымитировать.
- У тебя пятнадцать альбомов, из них восемь – сольных. На концертах ты исполняешь много новых вещей, но студийные записи этих песен отсутствуют, есть только любительские ролики на Youtube. Почему с 2011 года у тебя нет новых альбомов?
- Последний альбом, содержащий на момент записи новый материал, «EP» – это семь песен, которые написаны и записаны совместно с Ксенией Полтевой в 2011 году. Семь лет между альбомами – это совсем немного. У Дэмиана Райса было восемь. Поскольку я не поставлен в такие условия, когда каждые год – два нужно выдавать новый диск, мне бы хотелось создать очередной альбом как законченное целое – и по содержанию, и по форме. Пока что те несколько циклов песен, которые я показываю на концертах, все еще находятся в стадии формирования, дописывания, редактирования: горный цикл, «Левша», бессарабские песни, а также песни для нашего совместного проекта с Ксенией Полтевой. По моему ощущению, я вообще пишу один многочастный альбом – все, что есть, все, что я написал.
- Создание альбома окупается в век интернета?
- По-разному, но деньги на запись и издание нужно потратить быстро, а возвращаются они медленно.
- 12 лет назад в Петербурге на одной песенной тусовке, которая прошла в рамках фестиваля «Петербургский аккорд» (и я там присутствовала), композитор Владимир Дашкевич, объявил тебя новым Высоцким. Как ты сам видишь свое место в авторской песне? Ощущаешь, что вошел в семью великих бардов?
- А-а-а. Он назвал меня «новым Высоцким»? По моему впечатлению, это было так: в одной из фестивальных аудиторий происходил неформальный концерт, такой импровизированный сейшн, в котором я тоже участвовал, и неожиданно вошел Владимир Дашкевич. Он послушал и стал произносить речь. Я, признаться, ничего не понял из того, что сказал наш великий композитор, в этом был какой-то отдельный от происходящего пафос.
Я себя великим не чувствую. Хотя, наверное, мог бы более эффективно реализовать те способности, которые у меня есть, назовем их талантом. Но надеюсь, еще не все потеряно.
- Ты пишешь песни, которые поют по всей стране. Не каждый бард может этим похвастаться. Некоторые твои сочинения звучат очень хитово, например, песня про Мексику «Тако» – кажется, вот завтра услышишь ее на радио. Ты сознаешь, что это, ну, что-то вроде золотых яиц?
- Да, у меня написан ряд песен, которые поют, слава Богу. Но одно дело написать, другое – реализовать, продать. С песней «Тако» (она как раз из совместных песен с Ксенией) тоже много чего можно и нужно сделать, если думать о ротации. Но это отдельный род деятельности, это работа продюсера. Не всем пишущим людям она на пользу. Кто-то в этом жернове уже не может писать. У кого-то получается, у кого-то нет.
- Если бы пришел продюсер, готовый вкладывать в продвижение проекта «Григорий Данской», ты бы согласился выдавать понятный, стабильный продукт, адаптированный к рынку?
- Если ответить коротко, то – нет. Людям, которые существуют в контексте авторской песни и пробуют идти в шоу-бизнес, приходится создавать новую нишу. Но в итоге это просто становится эстрадным жанром. Я не вижу в себе потенциала эстрадного артиста.
- Но ты готов рассмотреть вариант, при котором подчинишь себя менее творческому ритму, зато обретешь более широкую аудиторию и заработаешь больше денег?
- Во-первых, это заблуждение, что деньги и успех должны прийти в обмен на подчинение себя чему-то: ты себя подчинишь – и сразу появляется массовый слушатель и большие деньги. Такой причинно-следственной связи не существует. Во-вторых, «добра» в виде нетворческой деятельности, разного рода компромиссов и т. п. предостаточно и в нашем самодеятельном жанре. Одни только многочисленные фестивали чего стоят. А график выступлений периодически бывает довольно плотный. Главная закавыка твоего вопроса: можно ли наступить на горло собственной песне, но все равно ее петь? Можно ли начать заниматься тем, что тебе не слишком нравится, но при этом делать еще и свое? Я знаю, что такие эксперименты могут выйти боком. Надо мною их, может быть, уже и поздновато ставить.
- Считаешь себя старым в 46 лет?
- Я что-то о себе уже знаю. Но, с другой стороны, я чувствую в себе силы в какой-то момент направить свою творческую историю в более профессиональное русло, поскольку все еще полагаю, что профессия – это не всегда рабство, и в нашем песенном деле тоже.
