В 1792 году свет увидела повесть Николая Карамзина «Бедная Лиза». Маленький и не слишком оригинальный в масштабах всемирной словесности текст обозначил не только русский переход к «литературе чувств», но и стал знаком мощной демократизации нашей культуры, ее поворота к XIX веку. На Западе ценили «Страдания юного Вертера» (Гёте), зачитывались огромной «Элоизой» (Руссо).
Карамзин идет тем же путем – пишет о частной любви и связанном с ней томлении. Но ему хватает миниатюрного объема, каких-то 15 страниц, чтобы подарить русскому читателю символ ранее неизвестного общения с камерным, интимным материалом. В нем – дар плача, приятной грусти и светлых слез о том, как жизнь разбивает наши надежды. И как же тепло и уютно читать о том, что жизнь порою именно так поступает с нами!
Ни государственных проблем, ни социальных глыб. Отсутствуют исторические фигуры, глобальные конфликты. Патриотического пафоса и потока старославянской речи совсем не слышно. Молодая крестьянка Лиза ткала холсты, вязала чулки, собирала цветы-ягоды, продавала их в Москве. У нее был хороший, абсолютно трезвый отец, зажиточный поселянин. Теперь он скончался.
«И крестьянки любить умеют» - самая памятная фраза карамзинской повести сказана даже не о Лизе, а о ее матери. Она всегда боготворила мужа, хранила верность, словно споря с традициями русской аристократии постпетровского времени. Теперь мать Лизы оберегает дочь и священную память об усопшем главе семейства. Без него трудно, но благодаря скромности и праведности удается выживать, не впадая в нищету. Жизнь добрых женщин проходит на окраине Москвы. Шума старой столицы почти не слышно. Зато в словесном кадре пруд, деревья, луга, солнышко, травка и закаты с рассветами. «Надоел ваш петербургский гламур, расфуфыренная цивилизация париков, кукольных манер и иноземной речи!», - словно говорит Карамзин всем строем своей повести.
Ландыши – в Москву! Лиза окутана красотой, свежестью и чистотой. В ней есть душа, свободная от корысти обыденного мира. Лиза обратила на себя внимание москвича-аристократа с пышным именем Эраст. Скоро они признались друг другу в любви. Некоторое время, растягивая удовольствие бескорыстного касания душ, держались на волнах платонической риторики. Лизе бы надо замуж за крепкого крестьянина, Эрасту стоило бы подумать о выгодном браке. И к этому действительно шло дело, но дошло только у молодого человека. Дошло слишком поздно, потому, что платоническое успело превратиться в страстное.
Лиза и невинность потеряла, и приобрела веру в то, что Эраст – единственный, он тот, кто навсегда. Совсем иное приобрел человек с диковинным именем: быстро понял, что пора расставаться. Срочно ему надо на войну, зовет долг. Весь проигравшийся в карточных боях – скоро вернулся. Случайно встретив Эраста в разгар его приготовлений к разумному браку с богатой вдовой, Лиза не сомневалась в последних действиях. Одиночество, отчаяние, пруд, смерть.
Сегодня сентиментализм кажется нам смешным. Больше подходит для анекдотов, чем для серьезной литературы. Однако Карамзин не упрощает. Да, душа, ранимое сердце – обязательно. Главная проблема все же в ином. Для одного это самое сердце становится новым богом, который и слова говорить красивые учит, и жить в согласии с этими словами наставляет. Для другого (об Эрасте речь) сентиментальное настроение нечто вроде комфортного бассейна, где плавает твое тело, получая отдохновение от рациональных трудов и прагматических задач. Потом ты вышел из теплой воды, осмотрелся… Говорить красиво не перестал, да ведь сердце для тебя не бог, а так – временный демон-слуга для почесывания места, на котором так и не возникла душа.
Ну и, конечно, психология пола имеет значение: Лиза – девушка, Эраст – мужчина. Лиза готова превратиться в дух, воспарить и не приземляться. Друг иной: у него душа прочно зажата лапами городского разума. Читатель, многоопытный в гендерном познании нашего существования, скажет: так было, так будет. Девушка будет обретать крылья, мужчина не разучится это превращение использовать.
Начинается «Бедная Лиза» вот с таких фраз: «Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому, что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели – куда глаза глядят – по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Всякое лето нахожу новые приятные места или в старых новые красоты». Фигура рассказчика не менее важна, чем Лиза с Эрастом. У Лизы душа слабая и прекрасная одновременно; не для этого мира лучшая из крестьянок. В фигуру Эраста автором вмонтировано бутафорское сердце; не для любви предназначен внутренний мир стандартного ловеласа.
Рассказчик здесь подлинный учитель. Не любовь или самоубийство проповедует он, а особый способ пребывания в границах собственной жизни. В-первых, надо перестать бесконечно бежать по шумным улицам и приобрести опыт бесцельного движения вдали от слишком актуальных кварталов. Во-вторых, стоит оценить природный мир, снова понять смысл его тишины и постоянно возвращаться туда, где почти нет людей, особенно, людей многоговорящих и захватывающих. В-третьих, печалиться начни, вынашивай в себе хорошую, добрую грусть – хотя бы ради прощения ближних и самого себя. В-четвертых, перестань бояться разных поражений; не вводи себя в стресс мыслью о том, что, замедлив шаг, ты сразу кому-то уступаешь.
Аутсайдер – не тот, кто вслушивается в весну или падение снега; проигрывает тот, кто лишает себя настоящего времени («бе-е-ежать!») и красивой печали об ушедшем. В-пятых, спокойное знание о том, что все – дерево и птица, каждый человек и ты – смертны… Не к неврозу или бунту должно вести это знание, а к понижению звериной брутальности (если ты мужчина) и к усмирению глубоко засевшей ведьмы (если ты женщина). Плакать научись, человек!
С одной стороны, перед нами обыкновенная история. О том, как простая девушка полюбила, надеялась, отдалась, все поняла и утопилась. С другой стороны, автор заботится о значительном расширении печального события. Прежде чем рассказать о Лизе, Николай Карамзин демонстрирует нам пустую хижину (тридцать лет назад там обитало погибшее семейство) как центр мироздания.
Печаль всех времен года, заросшие кладбища старых монастырей, да вся Москва и русская история в придачу стягиваются к заброшенному жилищу Лизы. Разваливающийся дом – как самая дорогая могила, куда должен отправиться читатель. И даже не важно, виртуальным будет это поклонение или кладбище материализуется в действительно существующую территорию.
«Я люблю те предметы, которые трогают мое сердце и заставляют меня проливать слезы нежной скорби!», – рассказчик признается и учит одновременно. Прав ли я, не знаю. Но за малостраничным, вроде бы ограниченно литературным произведением я наблюдаю образование нового ритуала, укрепление «магии в прозе». Литература здесь заявляет о себе как о пространстве чувств, которые вполне способны вывести доверчивого читателя на просторы иной культуры.
Самоубийца Лиза не осуждается, она не оправдывается. Дело в другом: сознание русского человека буквально зависает на образе трагически погибшей девушки. Она – и жертва людской корысти, и прекрасная нимфа, способная захватить внимание поклонников. Какие эмоции! Крестьянка Лиза с любовью и самоубийством – двусмысленная икона романтического века. Как правильно, как сладко любить до смерти! Как верно нырнуть в смерть, не разменивая душу на занудные мелочи длинной и такой однообразной жизни!
Лиза – этот русский Христос рубежа XVIII – XIX веков – любящая и оскорбленная, душевная и униженная, чистая-чистая и растаявшая в самоубийстве. Карамзин говорит о том, о чем словесность в предшествующие русские века мало беседовала: любовь между мужчиной и женщиной – очень серьезно. Это лучше всего на свете; интереснее Бога и государства, царей и мифологических персон. Именно поэтому опасности велики, и смерть всегда рядом.
Литература - всегда образ. Однако стоит сделать одно замечание. Русские классики XIX столетия приложат невероятные усилия, чтобы дать художественным образам статус реальности, погрузить своих Онегиных и Раскольниковых в жизнь, заставить поверить читателей в то, что любой Карамазов со всеми его причудами – высшая форма действительности. Они очевиднее нас с вами! Образ словно телом становится в этом случае.
Иначе работает Николай Карамзин: он жизнь с удовольствием превращает в симпатичный призрак, подчеркивая возвышенную эфемерность своих персонажей. Невероятная крестьянка, практически полное отсутствие быта, юноша с именем Эраст… Не снится ли все это честной девице, которую посетило полуэротическое сновидение?
«Бедная Лиза» читается как бы на тихом кладбище. Вроде все уже отболело. Да не скрыть от себя, что трагедии, охваченные и увековеченные мастерами литературы, делают нашу жизнь приятнее. Совсем не случайно Карамзин стремится к доброму финалу. Все, что мы узнали в повести, сообщил безымянному рассказчику тот самый Эраст. Духовно он не смог пережить смерть Лизы, влачил жалкое существование в постоянной памяти о своем преступлении. Раскаялся и умер в печали. «Теперь, может быть, они уже примирились!», - последние слова «Бедной Лизы».
Эпитафию разорвавшимся сердцам пишет Николай Карамзин, поворачивая отечественную литературу к драмам частной жизни.
ЦИТАТЫ
На фото: Иллюстрация к повести Н.М. Карамзина "Бедная Лиза", Кропина Елизавета, 2016 г. Акварель, гелиевая ручка.
