За долгие годы адвокатской практики у Генри Резника выработалось кредо: «Сделай свидетеля обвинения союзником защиты». В каких-то случаях это ему удается, в каких-то нет, но им, как он сам признается, движет азарт, который побуждает к работе подчас сильнее любых гонораров. Клиентами Резника в разные годы были предприниматели Борис Березовский и Владимир Гусинский, экологи Александр Никитин и Григорий Пасько, журналисты Вадим Поэгли и Ольга Китова, Президент России Борис Ельцин, государственные и политические деятели Сергей Филатов, Егор Гайдар, Анатолий Чубайс, знаменитые писатели и музыканты Андрей Синявский, Николай Петров и Юрий Темирканов. Но — невероятная, казалось бы, вещь — защиту адвоката Резника адвокат Резник никогда не доверил бы самому себе.
— Как же так? Вам удавалось выигрывать десятки громких дел, а когда вас самого однажды привлекли к суду в качестве ответчика, вы наняли себе адвоката.
— Есть известный афоризм английских адвокатов: «Если адвокат в процессе защищает себя сам, значит, его подзащитный — дурак». В том процессе, о котором вы вспомнили, я попросил представлять мои интересы молодого адвоката Александра Макарова. И он, на мой взгляд, великолепно провел это дело. В районном суде оно было выиграно.
— Чем вы объясняете высокую корпоративную солидарность в адвокатской среде?
— Вековыми традициями. Вот мне, например, как председателю Адвокатской палаты города Москвы предписана защита адвокатов от необоснованных преследований.
— И за каждого адвоката, каким бы он ни был и что бы ни совершил, вы встаете горой?
— Не за каждого. Я выясняю ситуацию, разбираюсь в обстоятельствах дела. Так или иначе можно установить, виновен ли адвокат.
— А в чем он может быть виновен?
— В подделке документов, мошенничестве, незаконном посредничестве, передаче взятки… Мы за этим следим. Бывают и обвинительные приговоры в отношении адвокатов, и если эти приговоры справедливы, мы не вмешиваемся. Но если мы изначально убеждены, что адвокат преследуется незаконно, мы встаем на его защиту. У нас работает квалификационная комиссия. В ее составе — представители всех ветвей власти: двое судей, двое — от органов юстиции, двое — от городской Думы. Эта комиссия осуществляет прием в адвокатуру, и она же выносит решения об исключении кого-то из наших рядов. Могу вам сказать: за последние пять лет мы изгнали из адвокатуры несколько десятков человек. За предательство интересов клиента.
— В чем это предательство может выражаться?
— Ну, самый вопиющий случай — адвокат начинает работать на другую сторону, то есть его просто перекупают. Либо адвокат получил гонорар и ничего не предпринял по делу. Либо выполнял свои обязанности ненадлежаще — не делал то, что необходимо, или делал то, что не нужно, и нанес подзащитному вред своими действиями. Исключаем, бывает, и за неуважение к суду. У нас было, представьте, два случая, когда адвокат написал жалобу на фене. Исключили его за неэтичное, некорректное отношение к коллегам, суду, участникам процесса. У нас здесь все прозрачно и открыто. Мы издаем «Вестник адвокатской палаты города Москвы», и могу сказать без ложной скромности, некоторые наши решения по уровню профессионализма не уступают постановлениям Европейского суда. Поэтому когда наши недруги талдычат о необходимости усилить государственный контроль над адвокатурой, они поступают недобросовестно: всем прекрасно известна дисциплинарная практика Адвокатской палаты.
— На процессах с участием присяжных адвокату легче работать или труднее?
— Конечно, труднее. Неизмеримо труднее, что вы! В судах присяжных адвокату нужно быть еще и психологом. То есть уметь выстроить защиту с учетом психологии рядового человека. Вина в суде присяжных — не то же самое, что вина в профессиональном суде. В профессиональном суде это отношение к совершенному преступлению: сознавал — не сознавал, замышлял — не замышлял. В суде же присяжных вина — это обязательно нравственный упрек. Там есть очень мощная моральная составляющая. Суды присяжных могут оправдать человека даже при доказанном его участии в совершении преступления. Ну вот, к примеру, муж приходит домой и застает свою добропорядочную супругу в объятиях любовника. В порыве ярости он убивает любовника. Этого мужа никогда не оправдает профессиональный суд. Он учтет смягчающие обстоятельства — ну там убийство в состоянии аффекта или еще что-нибудь — и вынесет обвинительный приговор. А присяжные могут оправдать. Потому что присяжный ставит себя на место того человека, которого он судит, и думает: а как бы я сам поступил?
— Заполучить Генри Резника в адвокаты, наверное, не так-то просто. Какими соображениями вы руководствуетесь, решая, стоит вам браться за дело или не стоит?
— Вообще, есть три стимула в адвокатской деятельности. Не будем ханжить, первый из них — гонорар. Расчет на хорошее вознаграждение. Мы, собственно, только этим и зарабатываем — юридической помощью нашим клиентам. Второй стимул — профессиональный интерес. Это когда дело тебя захватывает, пробуждает профессиональный азарт, ставит перед тобой подчас головоломные, но от того и увлекательные задачи. Есть и третий стимул — честолюбие.
— Какой из этих трех стимулов для вас имеет решающее значение?
— Начну с того, что у меня нетипичная адвокатская судьба. Я пришел в адвокатуру в 47 лет. Из науки. На конкретное дело — защищать адвоката. Провел его успешно. И сразу приобрел себе имя. Это большая редкость. Потом всегда из трех стимулов руководствовался вторым. То есть осуществлял защиту, прежде всего, из профессионального интереса. Это был 1985 год, когда арестовали всю узбекскую верхушку. Знаменитое «хлопковое» дело, помните? После смерти Рашидова (первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана. — В. В.) в республике началась разоблачительная кампания. Их же там почти всех осудили. Министру хлопкоочистительной промышленности дали высшую меру. Его сделали крайним во всей этой истории. Хотя приписки, за которые привлекались к суду узбекские хозяйственные руководители, были организованы властью. Экспертиза показала, что при самых благоприятных условиях республика может собрать максимум 5 миллионов 200 тысяч хлопка-сырца. А она каждый год отчитывалась за 6 миллионов. То есть примерно миллиончик приписывался. И вот я защищал этих людей. А был я в ту пору… ну как бы вам сказать? Знаете, у Фадеева в каком-то его романе есть характеристика одной девушки: «Она была смела, как всякий человек, не подозревающий об опасности». Вот и я был таким же. На суде я тако-о-е понес… Я сказал: главное преступление было совершено не в Узбекистане, оно было совершено в Москве, на XXV съезде КПСС, когда бывший руководитель республики брал нереальные обязательства. Там же плановые приписки были. Сверху спускалась разнарядка, сколько должен сдать хлопка такой-то район, колхоз, сов- хоз… Власть сама принуждала делать приписки. А затем за несуществующий миллион тонн хлопка выплачивались деньги. Я защищал директора хлопкозавода, который свою вину признавал. Но я на суде говорил, что этот человек был погружен в атмосферу хозяйственного абсурда, когда не приписывать было невозможно. Ему дали по минимуму — семь лет.
— Вы в гражданских делах представляли интересы Ельцина, Гайдара, Чубайса… Чем обусловлен был выбор этих клиентов — их именитостью, гонораром, общественным вниманием к процессу?
— Я представлял их интересы по делам о защите чести и достоинства. Думаю, этим все сказано.
— Поясните.
— Очень просто: было что защищать. Вспомните иск Коржакова к Ельцину. Уволенный президентом охранник оспаривал законность увольнения. Должен сказать, Коржаков произвел на меня в суде очень приятное впечатление. Потому что на все мои вопросы давал ответы, которые его абсолютно не устраивали. Мы, кстати, выяснили с ним, что оба в разные годы играли за одну волейбольную команду. Он был хороший волейболист, а я вообще долгое время играл в командах мастеров. Так вот, в уголовных делах я готов защищать последнего мерзавца, отпетого преступника (до сих пор, между прочим, сожалею, что мне не довелось защищать Чикатило, его нельзя было расстреливать, он был, конечно, невменяемым существом). А в гражданских делах я защищаю честь и достоинство только тех людей, которые в моих глазах обладают и честью, и достоинством.
— Прежде чем взяться кого-то защищать, вы оцениваете шансы на победу?
— Да, как и любой адвокат.
— Вы при этом ощущаете свою зависимость от успеха? Нуждаетесь в постоянном пуб- личном подтверждении вашей успешности? То есть если шансы выиграть дело невелики или вовсе близки к нулю, вы не беретесь за него?
— Если вы думаете, что я стал заложником своих адвокатских побед и теперь волей-неволей должен страховать себя от проигрыша, то это заблуждение. Есть, к примеру, разные хирурги. Одни зашивают пальчики. А другие оперируют раковую опухоль. У кого риск больше? Полагаю, у первых его практически нет. Они хорошо зашивают пальцы и поэтому исключительно успешны. Их можно рекомендовать на зашивание пальцев. Но вы их никогда не порекомендуете на удаление раковой опухоли. Хирург, оперирующий онкологического больного, может добиваться успеха, а может и терпеть неудачу. То же и с адвокатами, когда они берутся за тяжелые, казалось бы, безнадежные дела, стремятся помочь вроде бы совсем уж «неоперабельному пациенту». Конечно, все мы оцениваем себя, мягко скажем, без самоуничижения. Тем более если тебя захваливают, если ты уже не просто «известный», а «знаменитый». Но когда перечитываешь речи Плевако, Андреевского, Спасовича, то понимаешь, что ты вообще-то не венец адвокатского творения. Но даже и эти великие адвокаты не всегда выигрывали. Вот и мне выпадали тяжелые дела, в которых успех был не всегда на стороне защиты. Но нет, пожалуй, ни одного дела, по завершении которого я сказал бы себе: «Знаешь, старик, ты здесь схалтурил, не сделал всего того, что мог и обязан был сделать».
— Ну почему обязательно халтура? Могут быть просто ошибки.
— Большой своей ошибки, определившей судьбу дела, я, пожалуй, припомнить не могу. Что такое адвокатская ошибка? Это неправильный выбор позиции. Но позицию задает клиент. Он либо признает, либо не признает себя виновным. Вот в зависимости от этого ты и выстраиваешь линию защиты.
— Есть в адвокатском жаргоне такое слово — «инкассатор». Так говорят об адвокате, передающем от своего клиента взятку судье.
— Раньше говорили «почтальон». «Инкассатор» — это мое слово.
— Почему — «инкассатор»? Он же заносит, а не выносит.
— По-моему, «инкассатор» и есть. Из одного места он «инкассирует», в другое заносит.
— Это широко практикуется?
— Насколько широко, не могу сказать. Но явление, что называется, имеет место.
— Как давно это началось?
— Единичные факты были, думаю, всегда. А в явление они стали превращаться в конце 80-х — начале 90-х годов. Среди «инкассаторов» велика доля бывших работников правоохранительной сферы.
— Вы хотите сказать, это выходцы не из адвокатской среды?
— Теперь они уже входят в нее. Но не стоит понимать так, будто все бывшие следователи, судьи, прокуроры, став адвокатами, занялись «инкассаторством». Большинство из них ничем себя не запятнали. Хотя искушение велико. Ну представьте себе: некто долгие годы работал в прокуратуре. У него остались там достаточно прочные связи. И клиенты к нему обращаются не потому, что он хороший адвокат, а потому, что он может занести.
— Хоть одного «инкассатора» поймали за руку?
— Ловят крайне редко. Как вообще взяточников. Помнится, в начале 90-х мы провели обобщение лет за 10. За взяточничество было привлечено к уголовной ответственности 12 адвокатов. Из них 10 оказались бывшими сотрудниками МВД и прокуратуры.
— Их осудили?
— Да. Кто-то получил срок, а кто-то подпал под амнистию.
— «Инкассаторство» поддается искоренению?
— Ровно в той же мере, как и любая коррупция. Не более того. Пока судьи берут взятки, до тех пор адвокаты будут их носить.
— Это правда, что, согласно воровскому закону, преступники адвокатов не трогают?
— Воровской закон как преступная субкультура давно ликвидирован. Никакого воровского закона сейчас нет. А есть беспредел.
— Ограбить квартиру адвоката — это уже запросто?
— Без проблем. И адвоката, и знаменитого артиста, и популярного телеведущего — кого угодно. Мы находимся в ситуации нравственного одичания. Поэтому никакие нормы, даже такие весьма специфические, как былой воровской закон, не работают. И никакого иммунитета от посягательств преступников у адвокатов не существует.
— Цинизм входит в профессию адвоката?
— Здоровый цинизм — да.
— Что такое здоровый цинизм?
— Это нечто такое, что я называю профессиональной мозолью, — ее нужно наработать на сердце. Иначе оно просто разорвется.
Текст: Валерий ВЫЖУТОВИЧ
Краевая газета «КУБАНСКИЕ НОВОСТИ», 20.06.2014.
