Сергей Шолохов специально для нашей газеты прислал интервью с Эльдаром Рязановым, который скончался накануне в Москве. Журналист и режиссер довольно часто общались. Это беседа состоялась в 1997 году.
Р.: Что-то мы редко стали встречаться, Сережа!
Ш.: Так на мои вечеринки вы не ходите, а кино снимаете нечасто…
Р.: Да лодырь я, работать не люблю (ухмыляется).
Ш.: Зато когда снимаете, то дарите зрителю неподражаемое чувство радости и веселья. Как вам кажется, наша жизнь дает все больше или все меньше повода посмеяться?
Р.: Повод посмеяться дает любая жизнь. Комедии можно делать даже о войне. Все зависит от человека и его восприятия жизни. Наша жизнь дает много поводов. Правда, темы меняются. Вот посмотрите, какие теперь анекдоты. Вот анекдоты про новых русских совершенно вытеснили анекдоты про чукчу и Чапаева.
Ш.: Есть ли у вас ощущение, что наступило царство государственной стабильности?
Р.: Стабильность наступила в моей душе. И в сознании людей наступает стабильность. Когда рухнула страна, в которой я родился и вырос, достиг каких-то успехов, не ощущать катастрофы мог только человек со слоновьей кожей. Я не мог на это не откликнуться. Ведь я живу среди людей и работаю для людей. И я ощущал некоторую опасность потрясения. Мой фильм «Небеса обетованные» как раз тому подтверждение. Это трагикомедия, и она отразила обнищание народа. Но меня привлекли герои, которые в этих экстремальных условиях не потеряли чувства собственного достоинства и остались людьми. Меня всегда привлекали люди незащищенные, так называемые «маленькие люди», но я всегда в своих фильмах старался показать, что «маленьких» людей не существует. В картине «Привет, дуралеи!» меня тоже интересовали психологические извивы людей, которые в это тревожное время искали и нашли спасение в любви. Этот фильм необычный для меня, потому что это грустный фильм, не комедия. Вообще каждый мой фильм отражает состояние моей души. Значит, мне тогда было плохо, раз я снял его. А сейчас мне стало лучше.
Ш.: А почему вам стало лучше?
Р.: Ну, тут есть и личные обстоятельства, и общественные. Потому что я считаю, что, спотыкаясь и валяя дурака, делая то шаг назад, то два шага назад, страна тем не менее идет вперед. До стабильности еще далеко и до искоренения преступности далековато, но меняется сознание людей, в него входит постепенно система капиталистических отношений. В Москве во всяком случае это видно. Москва очень сильно изменилась, Москва очень похорошела. Когда мы стали выбирать натуру для картины «Привет, дуралеи!», мы были просто поражены – мы, оказывается, жили в замечательном городе, только сильно запущенном, потому что он весь был закрашен серой мерзкой краской, парадные все были забиты, асфальт был в сплошных выбоинах и ничего не освещалось. Сейчас, когда много зданий отреставрировано и построено заново, когда положили прекрасный асфальт и сделали везде подсветку, выяснилось, что город-то очаровательный. Поэтому мы искали натуру под девизом «Париж у нас кровью умоется». Конечно, это шутка, потому что Париж, с моей точки зрения, самый прекрасный город на свете, но и в Москве появилось много очаровательных мест.
Ш.: Как вы могли бы прокомментировать такую мысль режиссера Сергея Соловьева, который сказал, что в удивительной стране мы живем? Сперва создали Храм Христа Спасителя, потом взорвали и сделали бассейн «Москва», потом зарыли бассейн и снова построили храм. И он подумывает, не организовать ли движение по восстановлению бассейна.
Р.: Я не думаю, что это мысль, это просто такая жизнь России. Мы сперва расстреливаем, потом реабилитируем, сперва называем улицы, потом переименовываем обратно. Примеров бесчисленное количество. К сожалению, в 17-м году произошла катастрофа и народ показал себя с очень неприглядной стороны. Нехорошо, конечно, так говорить о собственном народе, к которому сам принадлежишь, но тогда напились кровушки по самое горло.
Ш.: Как вам кажется, нагулялся русский народ или еще не нагулялся?
Р.: Мне кажется, что на данном этапе он нагулялся. Что будет потом, не знаю. Но сейчас, понимаете, ну никто не хочет гражданской войны. Ни левые, ни правые, все хотят как-то миром разделить этот пирог.
Ш.: Считается, что революция – это праздник для бедняка. Не кажется ли вам, что количество бедных у нас таково, что праздников будет еще много?
Р.: Я думаю, что слишком много страданий было перенесено нашим народом в ХХ веке. Слишком много жертв и смертей! Пока память живет, глобальных катаклизмов не будет. Но я не предсказатель, не алхимик, не Глоба.
Ш.: Вы сказали, что Париж – ваш любимый город? Вы предпочитаете Париж всем другим городам?
Р.: Вообще-то всем другим городам я предпочитаю Подмосковье. В Париже я жил месяц и снял там 20 программ для ТВ из цикла «Парижские тайны», которые потом шли в течение года, а я спокойно занимался своим фильмом. Я думаю, вы как профессионал поймете, что значит за месяц снять 20 телевизионных программ, в чужой стране с героями артистами, которые говорят на незнакомом тебе языке. При этом я еще тщательно готовился, чтобы актеров к себе расположить. Потому что когда я Пьеру Ришару или Филиппу Нуаре говорил, как зовут его внука, или обнаруживал знание, какой сорт винограда он выращивает у себя на винограднике и сколько бутылок вина он делает, то мои герои таяли на глазах, что приезжает человек из другой страны и знает такие подробности. А зрители в результате, смотря в течение года мои «Парижские тайны», были просто уверены, что я живу в Париже. Правда, Париж я видел только из окна машины, когда ехал на съемку! Я не был нигде, ни в одном магазине, но это бог с ним, ни в одном музее, что жалко, была только работа, работа, работа.
Ш.: А если бы у вас был выбор, где родиться?
Р.: Не знаю, право, и время тоже не берусь искать подходящее. Тут можно завязнуть в разных гипотезах…
Ш.: Хорошо, сформулируем иначе: если бы вам предложили попутешествовать по времени и пространству?
Р.: Ну, тут много интересного, даже мрачное Средневековье имело привлекательные черты.
Ш.: Не кажется ли вам…
Р.: Не кажется (смеется)! Я шучу, Сережа.
Ш.: Не кажется ли вам, что фестивали не уделяют вам должного внимания, вам не обидно?
Р.: Да нет. Это извечная проблема противопоставления кинематографа для зрителей, для публики и кинематографа эстетского и авангардистского, в большинстве случаев псевдоноваторского. Настоящих новаторов за всю историю кино было, может быть, 5 или 6 режиссеров. Другие же разжевывали то, что бросили на кинематографический стол великие. Такие, как Феллини, Эйзенштейн, Бергман, может быть. Видите, даже про него у меня сорвалось «может быть», хотя он, безусловно, талантливейший режиссер. Тут уж надо смириться и либо делать картины, которые понимает 500 человек, из которых 100 критиков, создающих ауру художественных поисков и находок. Или работать для людей. Я – законченный беллетрист. Я люблю беллетристическую литературу. И я люблю беллетристическое кино. И это, на мой взгляд, куда более трудно, чем делать заумь. Потому что снимать, чтобы было завлекательно, чтобы зритель хотел знать, что будет дальше, это очень трудно и это мало кто умеет. Уверен, теорию дедраматизации в кино выдумали люди, которые просто не могли сочинить сюжет. Несколько лет это было модно, а потом умерло. А после фестивалей происходит жизнь картины. И бывает, что награжденные картины на следующий день умирают в памяти человечества и даже критиков, а ненагражденные прекрасно живут долгое время. Я больше всего люблю награду, которых у меня 5 – у меня 5 «народных Оскаров». Это результат опроса зрителей в номинации «Лучший фильм года». Ими отмечены «Ирония судьбы», «Служебный роман», «Небеса обетованные», «Жестокий романс» и «Вокзал для двоих». Это первое место у зрителей ни организовать, ни подкупить, ни подтасовать. Вот этим я очень горжусь.
Ш.: А гений и злодейство совместимы?
Р.: Конечно! Пушкин просто устами Моцарта произнес «нас возвышающий обман», который дороже «презренной правды». С другой стороны, в кино гений был только один – Чаплин, а уж он точно злодеем не был. А уж среди талантов злодеев предостаточно.
Ш.: А красота спасет мир или его погубит?
Р.: Красота спасти ничего не может, а насчет «погубит»… Можно вспомнить красавицу – прекрасную Елену, из-за которой началась довольно пагубная Троянская война.
Ш.: В иерархии ваших ценностей что выше – свобода или любовь?
Р.: Вы жуткий человек, Сережа, оказывается, задаете такие трудные вопросы (смеется). А почему нельзя совместить?
Ш.: Потому что любовь это всегда зависимость.
Р.: Раньше я считал, что свобода – это замечательно. Но после того как последние 10 лет я ее хлебаю лопатой, я думаю все-таки, что любовь дороже. Потому что такая свобода, как у нас, она явно дешевле настоящей любви. Настоящая свобода – это замечательно, но я думаю, что ее нет нигде, ни в Америке, ни в Швейцарии, а настоящая любовь она все-таки встречается.
Ш.: А если бы вы выбирали между зависимостью + богатство или бедностью + свобода.
Р.: Однозначно второе.
Ш.: Спасибо!
***
Когда я Пьеру Ришару или Филиппу Нуаре говорил, как зовут его внука, или обнаруживал знание, какой сорт винограда он выращивает у себя на винограднике и сколько бутылок вина он делает, то мои герои таяли на глазах, что приезжает человек из другой страны и знает такие подробности.
***
Я больше всего люблю награду, которых у меня 5 – у меня 5 «народных Оскаров». Это результат опроса зрителей в номинации «Лучший фильм года». Ими отмечены «Ирония судьбы», «Служебный роман», «Небеса обетованные», «Жестокий романс» и «Вокзал для двоих». Это первое место у зрителей ни организовать, ни подкупить, ни подтасовать. Вот этим я очень горжусь.
Несостоявшееся интервью
Валерий Выжутович: «Он не хотел выглядеть занудой и брюзгой»
Лет шесть назад ему позвонила моя помощница и попросила об интервью для меня. Потом мне сообщила: «Эльдар Александрович взял у меня ваш телефон и сказал, что сам с вами свяжется. Это ничего, что я дала ему ваш телефон?»
Я понял, что никакого интервью с Рязановым не будет. Деликатный человек, он просто нашел способ вежливо отказать. И я без особого сожаления смирился с отказом. Ну, еще одно интервью с известным человеком – сколько их у меня уже было и сколько еще будет! Ну, еще одна беседа мэтра с журналистом – господи, как же ему надоели мы все! И я переключился на поиск других собеседников. Месяца через полтора раздался звонок, старческий голос: «Валерий Викторович?» Я про себя чертыхнулся: кто в редакции посмел дать мой телефон читателю с активной жизненной позицией?! «Валерий Викторович, это Рязанов». Далее он сказал несколько лестных для меня слов, которые я приводить здесь не буду. «Так о чем мы с вами поговорим?» Я сказал, что есть тема, которая меня интересует. Это его разлад с сегодняшней российской реальностью, острое, болезненное, мучительное неприятие ее. На несколько секунд он задумался, потом сказал: «Это правда. Мне не нравится, как мы сейчас живем. Но говорить об этом мне надоело. Я не хочу выглядеть занудой и брюзгой». Мы попытались на ходу найти другую тему и ничего оригинального придумать не смогли. Ну нельзя же опять мусолить уже до пошлости замусоленные интервьюерами «Карнавальную ночь», «Берегись автомобиля», «Иронию судьбы»... Он предложил выход: «Давайте сделаем так – вы подумаете, я подумаю, потом созвонимся и, если что-то приличное придет нам в голову, встретимся и с удовольствием побеседуем». «Созвонимся»… Ясное дело, звонить должен я. Но какую другую тему, кроме той, что была им отвергнута, я могу предложить? Поиски такой темы (честно скажу, не очень напряженные) у меня затянулись, прошел месяц, другой, а потом я признался себе, что не знаю, о чем говорить с Рязановым. То есть не знаю, о чем говорить, чтобы нам обоим это было интересно.
Сожалею ли я теперь, что наша беседа не состоялась? Наверное, нет. Я в самом деле не знал, о чем еще можно спросить Эльдара Александровича. А позориться не хотелось.
Памяти мастера. Рязанов всегда заплывал за буйки
На фестивале «Киношок» в 2000 году в Анапе наш корреспондент Людмила Решетняк провела рядом с Эльдаром Рязановым три дня. Теперь, когда пришла скорбная весть о его кончине, это редакционное задание вспоминается с особым чувством.
Эту сцену память прокрутила, как затертую ленту, залежавшуюся в архивах «Госфильмофонда». Бархатная южная ночь. Сонные фонари, тускло освещают дорожку к столовой. На время фестиваля здесь оборудован конференц-зал с длинным столом и микрофонами для заседаний критиков. Обычно после 9 вечера найти свободное место проблематично. Знающие люди приходят со своими, «позаимстванными» из столовой стульями.
В тот вечер атмосфера была напряженная. У публики (на таких заседаниях всегда присутствуют съемочные группы в полном составе, ну и журналисты допускаются) сдают нервы. Кто-то выходит покурить, кто-то смачивает пересохшее горло «Русской лозой», кто-то нервно комкает в руках кубик Рубика… На простодушный вопрос, чего стоим, в ответ – взгляд, полный высокомерного презрения, дающий понять, что свои уже давно все знают «Большого человека».
Равнодушные к текущему моменты часы отщелкивали стрелками затянувшиеся минуты. Зал заспорил: «Приедет – не приедет». «Рязанов сейчас не в такой форме, чтобы по фестивалям ездить», – громко шептались, так, чтобы всем было слышно.
И вот они – критики, с извинениями за опоздание. И начинается обсуждение какого-то не слишком удачного белорусского фильма. Не успели строгие судьи вынести картине окончательный приговор, как разыгралась совсем по Гоголю «немая сцена». В дверях замаячила фигура большого человека. Актеры, которым так свойственно «почитать всех нулями, а единицами себя», при его появлении встали, как по команде и аплодировали, пока он не умостился на услужливо предоставленное коллегами место.
Казалось, человек, снявший за свою жизнь столько комедий, по натуре своей должен и сам быть весельчаком. Нет. Критик М. распесочивал на чем свет режиссера Б. Режиссер бросал критику перчатку и приглашал секундантом Владимира Гостюхина. А Рязанов в разгар страстей и бровью не повел. Своей отрешенностью в тот момент напоминая персонаж из побившего все рекорды популярности «Гаража», который благополучно проспал все собрание.
Интервью у Эльдара Рязанова так и не взяла. Хотя не раз оказывались рядом в автобусе, в столовой, на пляже. Мы просто говорили… О том, что в Москве он пробивает свой проект: киноклуб – Дом кино Эльдара Рязанова как Центр отечественной комедии и творческих встреч. Потом намекнул, что устал, слабеют ноги.
«Посидеть бы в рыбацкой артели и с рыбаками похлебать ухи прямо с костра», – мечтательно говорил перед обещанной ему поездкой на тихий хутор.
Отдыхал Эльдар Александрович, что называется, активно. С 90-летним Владимиром Зельдиным заплывал за буйки. Наблюдавший за ними с берега Сергей Юрский не рвался под морскую волну: «На воде держусь уверенно, но с такими пловцами на одну «дорожку» выйти не отважусь».
…Несмотря на сложившееся за 3 дня доверительные отношение, большую часть снимков, сделанных мною, но понравившиеся Эльдару Рязанову, пришлось по-честному удалить безвозвратно. Всего лишь несколько уцелевших кадров напоминают сегодня о большом человеке, который приезжал на Кубань, чтобы взять на фестивале «Золотую лозу» за свой «лучший полнометражный игровой фильм «Тихие омуты» и чтобы просто по-человечески отдохнуть. И, подпиравшись энергий южного солнца, осуществить свою мечту – создать Дом кино как памятник при жизни.
ПАМЯТИ ЛЕГЕНДАРНОГО МАСТЕРА. ПОМНИМ. СКОРБИМ.
